Я читал эту надпись в последних лучах, а когда мы спустились с паперти, солнце уже скрылось за горизонтом.

– Двадцать лет минуло с тех пор, как умер сквайр, – сказал я в раздумье, задержавшись на кладбище.

– Да, сэр, девятого числа сравняется двадцать лет.

– Старый джентльмен был, вероятно, очень добрым человеком?

– Довольно добрым, сэр, и покладистым – при жизни, наверное, и мухи не обидел, – согласился Том Уинзор. – Но ведь никогда не знаешь, что они могут выкинуть под конец; кое‑кто из них, сдается мне, начинает чудить.

– Разве он был сумасшедший? – спросил я.

– Он? Ну нет, только не он, сэр; немного с ленцой, наверное, как все старики, но я всегда видел его насквозь.

Слова Тома Уинзора показались мне несколько загадочными, но в тот вечер меня, как и сквайра Бауза, одолевала «ленца», и я не стал больше задавать вопросы.

По перелазу мы выбрались на узкую дорожку, идущую по краю кладбища. Над дорогой нависали кроны вековых вязов, и в наступавших сумерках делалось все темнее. Когда мы шли бок о бок между двумя ветхими каменными стенами, впереди появилось и, петляя, стремительно пронеслось мимо нас какое‑то существо, издававшее дребезжащие звуки, похожие на испуганные смешки; поравнявшись с ним, я разглядел, что это человек. Теперь я могу признаться, что несколько поддался тогда страху. Неизвестный был одет по большей части в белое, и я принял его в первое мгновение за белую лошадь, несущуюся на нас галопом. Том Уинзор обернулся и проводил взглядом удалявшуюся фигуру.

– Отправился на ночь бродить, – проговорил он вполголоса. – Вот кому проще простого приготовить постель; все, что нужно, – это шесть футов сухого торфяника или вереска или уютное местечко в высохшей канаве. Этот парень за двадцать лет ни разу не спал дома и не будет, пока трава растет.

– Умалишенный? – спросил я.

– Наподобие этого, сэр; он слабоумный, дурачок; мы зовем его Дикон‑дьявол, потому что, кроме «дьявол», он других слов почти и не говорит.

Тут мне пришла мысль, что этот слабоумный имеет какое‑то отношение к истории старого сквайра Бауза.

– О нем, верно, рассказывают всякие странные вещи? – предположил я.

– Вроде того, сэр, вроде того. Иные истории и в самом деле странные.

– Двадцать лет он не спал в доме? Как раз двадцать лет назад умер сквайр, – продолжал я.

– Будет двадцать лет, сэр, и уже вскорости.

– Вы должны мне об этом рассказать, Том, сегодня после ужина, когда у меня будет досуг.

Моя просьба, казалось, пришлась Тому не по вкусу; глядя вперед, на дорогу, он отозвался:

– Знаете ли, сэр, уже лет десять или больше в доме все спокойно и ни в парке, ни в лесах вокруг Баруайка никто ничего такого не встречал, и моя старуха против того, чтобы об этом болтать; на ее взгляд, да и на мой тоже, лучше не будить лиха, пока спит тихо.

Заключая свою речь, он понизил голос и многозначительно кивнул.

Вскоре мы достигли калитки в стене. Том отпер, и мы снова вошли в парк Баруайка.

Густеющие сумерки, гигантские величественные деревья, далекий контур дома с привидениями – все это настроило меня на мрачный лад; устав к тому же после дня, проведенного в дороге, и прогулки быстрым шагом, я не расположен был нарушать молчание, в которое погрузился мой спутник.

Но стоило нам войти в дом, и овладевшая мной подавленность почти полностью рассеялась в относительно уютной обстановке. Ночь не была холодной, и все же меня обрадовал вид ярко пылавших дров; огонь камина и пара свечей делали комнату светлой.