|
— Если увидишь, скажи ей, что обед примерно через час. — Ладно. Том должен быть на электростанции, проверять, все ли в порядке; его ежедневная обязанность — обеспечивать надежную работу охранной системы лагеря в темноте. Скрипя сапогами по снегу, Джейни сквозь парок своего дыхания заметила, что солнце садится. Закат был дивный, розовый, почти апокалипсический в своей совершенной красоте. В другой раз она непременно остановилась бы, чтобы полюбоваться заходящим солнцем. После всех ужасов Вспышек она научилась понимать и ценить прелесть каждого прекрасного момента жизни — потому что в этом новом мире их было несравненно меньше, чем моментов тягот и жестокости. Однако сегодня она продолжала идти, поскольку хотела как можно скорее сообщить новую информацию. Дверь в здание электростанции была приоткрыта; Джейни заглянула внутрь, но Тома там не обнаружила. Зато она заметила цепочку свежих следов на снегу, отправилась по ним и нашла своего мужа, который счищал снег с проводов, тянущихся к ветряной мельнице. Он был без шапки, несмотря на холод и тот факт, что его волосы заметно поредели. Со временем он похудел и стал сильнее — как того требовали физические условия выживания. Он часто шутил, что юридическое образование никак не подготовило его к этой фазе жизни, однако неизменно добродушно воспринимал обстоятельства, в которых они теперь оказались. Улыбка у него была юношеская, как всегда. — Моя прекрасная жена. Вот это мило! Джейни не растаяла в его объятиях, как обычно, просто быстро обняла его и тут же отпустила. Том сразу почувствовал ее напряженность. — Что случилось? — спросил он. — Кто-то заболел? — Нет. Озноб страха пробежал по телу, и Джейни вздрогнула. Почувствовав это, Том притянул ее к себе. — Нет, — повторила она еле слышно. — По крайней мере, пока. Глава 3 Папский дворец выглядел практически так же, как семь лет назад, когда Алехандро видел его в последний раз. Тогда Гильом, еще совсем младенец, был пристегнут к его груди, а не сидел вместе с ним в седле, как сейчас. И еще тогда с ними путешествовала козочка, снабжавшая Гильома молоком, а сам Алехандро был в обычной одежде, оборванной и грязной, а потому не привлекал к себе внимания. В тот раз на этой самой площади он остановил прохожего и спросил: «Где живут евреи?» «На Иудейской улице, естественно», — ответил тот. Он отправился туда, нашел там своего престарелого отца и семь лет прожил вместе с ним и Гильомом в гетто, ни разу по доброй воле не выходя за его границы, пусть и невидимые, но не менее четко обозначенные, чем у любой крепости. Наверно, де Шальяк поступил мудро, вызвав его к себе ночью. — Я открою для вас дверь, — сказал посланный за ним молодой солдат. Он подробно объяснил Алехандро, где тот должен ждать, — уединенное место в задней части дворца, деревянная дверь справа от конюшни, с красным шнурком для колокольчика. Тут они сейчас и ждали, все еще верхом. Гильом ручонками обхватывал Алехандро за пояс — в точности как его мать, когда они бежали из Англии в первый раз, до того как она выросла и стала прекрасной молодой женщиной. В ту горькую, голодную и холодную зиму, которая последовала за гибелью мужа Кэт, когда от безумия их спасали только разговоры, она передала Алехандро слова юного пажа Чосера, впервые увидевшего ее в Париже: «Вот это да! Вы могли бы быть близнецом милорда Лайонела». — Дедушка… — прошептал мальчик, вернув Алехандро к действительности. |
