Гордону приходится несколько раз повторить: «Почему?» – прежде чем его удостаивают ответа.

Пока побоище не прекратится, объясняет охранник, никому не разрешается покидать отдел.

– Когда все кончится, мы должны будем записать имена – понимаете?

– Какие имена?

– Каждый, кто участвовал в погроме в торговом зале, обязан выплатить свою долю от суммы нанесенного ущерба, – говорит охранник, чеканя слова так, чтобы их смысл дошел даже до идиота. – Это записано в анкете, которую вы заполняли, в графе «Возмещение нанесенного ущерба». Просто оставайтесь, где стоите. Все будет в порядке.

– Эй, мы случайно не виделись раньше?

Этот вопрос задает один из охранников, стоящих во втором ряду. Гордон поначалу не узнает его, но через несколько секунд соображает, где именно они виделись, и внутренне холодеет.

– Нет, не думаю, – отвечает он неубедительным тоном.

– Да виделись мы – в «Зеркалах»!

– Нет‑нет, вы, наверное, ошибаетесь, – настаивает Гордон, еще менее убедительно.

– Да точно! Это же на вас там два берлингтона напали.

Гордон украдкой бросает взгляд на Линду, но та озабоченно рассматривает дыру на рукаве и, кажется, не обращает на их разговор никакого внимания.

– Ладно, запишите их данные и отпустите, – говорит охранник из второго ряда своему коллеге в первом ряду. – Сегодня у бедолаги неудачный день выдался!

Гордон просит Линду достать «серебро», и та с негодованием передает карточку охраннику, который сканирует ее своим «сфинксом». Потом ряды охраны расступаются, пропуская их.

Вынырнув с другой стороны, Триветты сталкиваются с толпой раздосадованных охотников за дешевизной, так и не проникших внутрь, которые бросают на них завистливые взгляды, а потом снова выгибают шеи, чтобы увидеть происходящее за спинами охранников зрелище.

Гордон и Линда продолжают идти, по‑прежнему держась друг за друга, проходят мимо масок, тотемов и глиняных статуэток в «Этнических искусствах и ремеслах». Вскоре, оставив «Периферию» позади, они возвращаются к «Свечам», к тому месту, где Линда велела Гордону ждать ее, – просто потому, что ни он, ни она не представляют, куда еще можно пойти.

Гордон решает, что сейчас, пока Линда в слегка подавленном настроении, наступил подходящий момент, чтобы признаться в столкновении с берлингтонами, и начинает рассказывать о том, что на самом деле случилось с ним в «Зеркалах», но Линда, подняв руку, просит его замолчать.

– Ладно, – говорит она. – Как‑нибудь потом расскажешь.

– Я совсем слегка приврал.

– Неважно. Я бы хотела, чтобы ты мне кое‑что другое объяснил.

– Что именно?

– Почему ты так встревожился? Я просто хочу знать, что ты там делал – на распродаже.

– Ах там. Ну, я просто передумал.

– Почему?

– Мне очень не хотелось с тобой… разлучаться: мне только такое слово сейчас приходит в голову.

– Разлучаться?

– Ну да, – из‑за того, через что ты прошла на первой распродаже. И я сказал себе: «Пойду, только гляну туда через вход и посмотрю, что там творится», – а когда я туда пришел, там происходило это побоище, а потом я заметил, как ты пытаешься выбраться, и… – Он умолкает, пожимает плечами.

– И ты вошел туда, чтобы меня спасти.

– И я вошел туда, чтобы тебя спасти. Твой рыцарь в блестящих очках.

Линда высвобождается, отступает на шаг и оглядывает мужа с головы до ног.

– Ну, как ты? – спрашивает он, делаясь застенчивым под ее пронзительным взглядом.