Гена раскладывал топливо по коробкам, записывая в рабочую тетрадь вес и технические характеристики. В приёмный пункт не было проведено центральное отопление, и ему разрешалось взять из «прихода» не более пяти граммов для личного обогрева. Обычно он брал семейные фото или любовные письма – такие вещи горели хорошо и могли протапливать помещение до недели.

Для удобства Гена уселся в старое продавленное кресло из дерматина и, нацепив на нос очки, принялся изучать наиболее заинтересовавшие его экземпляры. Одному из них предстояла честь сгореть в его личном котле. Мужчина открывал старые фотоальбомы и внимательно разглядывал моменты чужой жизни и лица незнакомых ему людей.

– Может, вот эта? – спросил он у тишины, коснувшись кончиком пальца фотографии, на которой двое стариков сидели за праздничным столом. Кажется, это был юбилей их свадьбы – такие трогательные фото горят подолгу.

Он отложил цветную картонку в сторону и принялся смотреть дальше. Листы с рукописями Гена, не читая, убирал обратно. Как бы сильны те ни были, они никогда не горели в котлах.

С новогодних открыток на приёмщика глядели грустными глазами-бусинками снегири. На обороте обычно помещалось пару предложений с пожеланиями или стихи. Хорошие вещи, но не самые искренние – можно замёрзнуть до следующей приёмки.

За окном ветер пел свою смертельную песню, противно завывая в припевах. Пальцы на руках и ногах постепенно начинали болеть от остывающего воздуха, и Гена понял, что нужно поторопиться.

Наконец в руках у него задержалось что‑то стоящее. Красно-белый конверт – один из тех, что присылали с фронта. Потные пальцы оставили на нём неровные чёрные следы. Адреса отправителя не было, значился лишь получатель.

«Для дорогой и горячо любимой Марии», – прочёл про себя приёмщик и оторвал полоску бумаги сбоку. Затем он открыл дверцу котла и бросил полоску внутрь. Наружу тут же вырвался поток пламени, который опалил брови и щетину и заодно поджёг веник. Гена мгновенно захлопнул дверцу и бросился тушить пожар.

Стрелка температурного датчика поползла вверх, комната прогрелась минуты за три. Под оттаявшей дверью собралась немаленькая лужа, а сам Гена скинул с себя тулуп. Такого он явно не ожидал. Конверты обычно использовали для розжига и, как правило, целиком, но этим можно было топиться не одни сутки. Что же тогда в письме?

Он развернул смятый тетрадный лист и снова сел в кресло. На клетчатой бумаге плохо заточенным карандашом в спешке было нацарапано послание. Гена думал, что чтение займет несколько секунд, но затерялся среди леса букв на десять минут. Какой‑то мужчина написал это письмо дочери перед выходом в открытый бой за последнюю нефтяную вышку. Каждое слово пронизано болью и любовью – это было видно по тому, как сильно давили карандашом на бумагу и размашисто выводили буквы.

Мужчина писал от чистого сердца, и душа приёмщика разрывалась на части после каждой прочитанной точки. Он знал, чем закончилась та бойня: никто не выжил, а вышку сожгли.

Судя по тому, что конверт был запечатан, письмо так и не дошло до адресата, и, скорее всего, почта расплатилась им за обогрев. Гена аккуратно свернул листок и вложил обратно в конверт.

Нос противно щипало, а из глаз текло, словно иней в них растаял от поднявшейся в душе температуры. За столько лет работы в приёмном пункте Гена совсем очерствел и забыл, каково это – согреваться изнутри. Письмо растрогало его настолько, что сердце пылало сильнее любого костра и согревало тело лучше самого мощного котла.

Гена возненавидел себя за то, чем занимался.