На рассвете Хоакин Андьета уходил через то же окно в библиотеке, и Элиза, обессиленная, возвращалась в свою постель. Пока она, закутанная несколькими одеялами, спала, молодой человек часа два бродил у подножья холма, мучимый терзаниями. Тайно пересек город, совершенно не привлекая внимания охраны, чтобы добраться до собственного дома ровно в тот момент, когда церковные колокола зазвонят к ранней обедне. Предполагал тактично войти, немного умыться, сменить воротник рубашки и отправиться на работу в мокром костюме, ввиду того, что другого не было. Однако мать, так и не сомкнув глаз, уже поджидала его с теплой водой, предназначенной для мате, и гренками из черствого хлеба, впрочем, как женщина и делала это каждое утро.

- Где ты был, сынок? – спросила женщина с такой грустью в голосе, что тот просто не мог пойти на обман.

- Познавал любовь, мама, - возразил мужчина, радостно ее обнимая.

Хоакин Андьета жил, страдая от политического романтизма, не находящего отклика в жителях этой страны, практичных и сдержанных. Мужчина буквально на глазах стал фанатиком теорий Ламенне, которые прочел в весьма посредственно сделанных с французского языка запутанных переводах, равно как и ознакомился с ними в энциклопедиях. Как и его учитель, одобрял католический либерализм в политике и выступал за отделение церкви от государства. Объявлял христианство примитивной религией, такими же считал апостолов и мучеников, но в то же время оставался врагом священников, этих предателей Христа и его истинной доктрины, как говорил сам молодой человек, сравнивая последних с откормленными пиявками, ставших таковыми за счет доверчивости многих и многих благочестивых. Тем не менее, очень остерегался распространяться в подобных мыслях своей матери, кого любая ссора могла бы просто убить. Еще молодой человек считал себя врагом олигархии из-за бесполезности и упадничества последней, и не разделял взгляды правительства, ведь оно представляло совсем не интересы народа, а скорее, богачей. Подобное подтверждали бесчисленные примеры высоких гостей, присутствовавших на собраниях в библиотеке святых братьев Торнеро, и то же самое он терпеливо объяснял Элизе, хотя та едва слушала, более заинтересованная запахом молодого человека, нежели речами. Мужчина намеревался рискнуть собственной жизнью ради никчемной славы, что бы принесла вспышка героизма, но в то же время внутренне боялся взглянуть Элизе в глаза и поведать о своих чувствах. Оба взяли себе за правило заниматься любовью, по крайней мере, раз в неделю в той же самой комнате со шкафами, что с тех пор стала их гнездышком. В распоряжении двоих были такие скудные, но в то же время слишком ценные моменты близости, что девушке казалось бессмыслицей тратить их, философствуя друг с другом. Но если уж речь заходила о разговорах, то предпочла бы услышать что-то о его вкусах, о прошлом, о матери и насчет планов, касаемых их возможно случившегося однажды заключения брака. Молодая женщина отдала бы что угодно, потому что он говорил прямо в глаза волшебные фразы, те, что ранее писал в своих письмах. Так, например, сообщал, что было бы гораздо легче вычислить направление ветра или спокойствие морских волн у побережья, нежели силу собственной любви; что еще не было такой зимней ночи, способной охладить нескончаемый пыл его страсти. Что за мечтами проходил далеко не один день и множество бессонных ночей, которыми беспрерывно страдал безумием, вызываемым воспоминаниями, и все продолжал вести различные разговоры с тоской осужденного.