Солдат, у которого было брюхо, прищурился на солнце.
— А ожерелье девчонки? И диадемы?
— Нитки с камешками, — фыркнул Юба. — Может, еще одежду с детей снимете?
— Оставьте им то, что на них надето. Мы отплываем, — провозгласил Октавиан.
Александр потянулся взять мою руку, но я попятилась.
— Может, нам больше и не придется увидеть Мусейон… — Или дворец, или храм Исиды и Сераписа. — А я ведь ни разу не рисовала его с моря.
— Мы вернемся, — печально промолвил брат, глядя поверх воды на мраморный город, построенный нашими предками в течение долгих столетий.
Под ослепительным солнцем Александрия напоминала белоснежный маяк, зовущий домой величайшие мировые умы и души.
— Я побуду здесь.
— Октавиан уже на борту, — предупредил Александр.
— Кого это беспокоит?
— Уж тебя-то должно беспокоить, — ответил он, взяв Птолемея за руку, и с горечью человека, который более трезво смотрит на вещи, прибавил: — Ты видела, что было с нами за эти месяцы. Теперь и шагу не ступишь без его воли.
Я все-таки не спешила покинуть причал и тронулась с места только после того, как за нами явился Агриппа.
— Дверь закрывать нельзя, — наказал он, когда отвел нас троих в каюту, где мы с Александром обычно и жили во время морских путешествий с мамой. — Запираться — тем более.
— Даже во время сна? — спросил Александр.
— Даже тогда. Проголодаетесь — обращайтесь ко мне. Затошнит — выходите к поручням, только не вздумайте беспокоить Цезаря. — Агриппа кивнул за порог, где во внутреннем дворике, полулежа на кушетке, Октавиан склонился над свитком с тростниковым пером в руках. — Он занят с утра до ночи, много пишет, и если ему захочется шума, мы позовем рабыню с арфой.
Мы с Александром посмотрели на Птолемея. Сможет ли семилетний мальчик хранить молчание целых два месяца кряду? Тем более при открытой двери.
Опустившись на край кедрового ложа, я посадила братишку к себе на колени.
— На корабле нельзя шуметь, понимаешь?
Малыш усердно закивал, так что запрыгали золотые кудри.
— А мама с нами поедет?
Я посмотрела на Александра.
— Нет, мамы не будет, — мягко промолвил он. — Ты что, забыл?
На лбу Птолемея появились две крохотные морщинки.
— Она ушла к папе, в Элизиум?
— Правильно.
Александр присел на другую кровать, и мы, не сговариваясь, отвернулись друг от друга. Судно уже покидало гавань. Снаружи к Октавиану присоединились Агриппа и Юба. Через открытую дверь мы слышали каждое слово.
— Наконец-то все позади, — выдохнул Юба, устраиваясь на другой кушетке.
Цезарь оторвался от свитка.
— Все еще впереди. Войны кончаются только для мертвых.
— А может, Платон ошибался и тебе удастся переменить порядок вещей. Скажи, в Риме у нас остались враги?
Октавиан улыбнулся.
— Антоний оказал нам большую услугу, избавившись от Цицерона. Сенат получил хороший урок. Сенека и прочие дряхлые развалины приумолкли.
— На время, — предупредил Агриппа.
— Да, — с беспокойством ответил Цезарь. — Старики нам сейчас не опасны. Я собираюсь вернуть Сенату прежний вес и влияние. Пускай сынки богатых всадников, как раньше, стремятся попасть туда.
— Для этого их сначала придется выманить из веселых домов, — сухо заметил Агриппа.
— Тогда я закрою все эти притоны в Риме! — вспыхнул Октавиан. |