– Но не для тебя! – вырвалось у Ратны. – Ведь ты выше других, ты – брахманка!

– Здесь, – сказала Сона, – я – никто.

В эту фразу было вложено слишком многое, чтобы Ратна могла возразить.

Глава IV

Со временем Ратна поняла: несмотря на то что в приюте они были вынуждены влачить существование в убийственной духовной пустоте, строгом покаянии, самобичевании и тяжком труде, многое зависело от характера каждой из вдов. А нрав Ратны был слишком живым и непокорным, чтобы она могла смириться с тем, что ей уготовано.

После трех месяцев пребывания в приюте юной вдове позволили выйти за ворота, чему она была несказанно рада. Разумеется, речь шла не о развлечениях, а о работе. Ратна давно заметила, что, невзирая на слова Соны о равенстве вдов, кастовые различия соблюдались даже здесь. Так, например, готовили чаще всего брахманки, дабы не вкушать пищу из рук низших каст, а стирали шудры.

Ратна не ожидала, что так сильно обрадуется, увидев потоки мутной пенящейся воды и алую, как пробор замужней женщины, линию горизонта. Варанаси был расположен на левом берегу Ганга, солнце всходило за рекой, и его первые лучи били в лицо тем, кто явился сюда для молитвы.

На восходе солнца сотни индийцев совершали ритуальное омовение, набирали воду из Ганга, а иные даже окунались с головой. Священная река была главной притягательной силой Варанаси. Жить в этом городе, каждое утро с благоговейным трепетом окунаться в воды Ганга, одновременно приветствуя солнце, – в этом заключался самый прямой и верный путь к духовному спасению.

Многочисленные прачки волокли тюки грязного белья, а потом били его о гладкие камни и раскладывали вдоль берега под палящим солнцем белые дхоти и пестрые прямоугольники сари. Что-то светлое, радостное и непередаваемо земное исходило от людей, для которых река была не только священным, но и удобным местом для стирки.

Ратна держалась в стороне – вдовы считались нечистыми; согласно поверью, встреча с ними могла принести несчастье.

Она долго стирала белые сари, стараясь выполнить работу как можно лучше. А пока одежда сохла, присела отдохнуть.

Здесь, на берегу священного Ганга, перед Ратной словно представала вся Индия с ее крайностями – чрезмерным богатством и ужасающей нищетой, поразительной красотой и непередаваемым уродством. Она видела бритоголовых брахманов, распевавших молитвы, и жалобно стонущих калек; в ноздри бил запах мочи, перемешанный с ароматом благовоний.

В какой-то миг Ратна заметила спускавшегося по лестнице юношу, который показался ей прекрасным, как Кришна [25], хотя, в отличие от темнокожего бога, он обладал достаточно светлым для индийца лицом. Его тело поражало гибкостью и стройностью, большие миндалевидные глаза мерцали, как угли на ветру, а кудри были похожи на охапку черных цветов. Ему была свойственна неуловимая утонченность, но при этом в нем угадывалась мужская сила.

Ратна бессознательно любовалась его красотой, а он, подойдя к воде, опустился на колени и принялся плескать себе в лицо, не заботясь о том, что мутные брызги попадают на новую и чистую одежду.

Как всякая индианка, девушка достаточно хорошо разбиралась в жестах, чтобы понять: этот человек не благодарит небесную реку[26], он пытается что-то смыть – вину, отчаяние или позор. Когда он повернулся, Ратна увидела, что его глаза обведены темными кругами, а губы бледны. Его красота уже не казалась ей столь чистой и совершенной.

По дороге в приют она задавалась вопросом: кто он? Если он богат, то почему пришел один, без слуг? Следуя привычке, Ратна приписывала благородную внешность представителям высших каст, а некрасивую – низших.

О том, как выглядит она сама, девушка старалась не думать. В приюте не было зеркал, да и какой от них толк, если голова обрита, а тело обернуто тканью цвета смерти!

Ратне очень хотелось с кем-то сблизиться, подружиться, поговорить о своей дочери, но на прошлую жизнь, как и на тесное общение вдов, был наложен негласный запрет.