Я знал: через пять, через десять или через пятнадцать лет все равно мне придется заново проделать этот путь. И все былое будет дожидаться меня — и долина Мозеля, и парень из Семюра, и то село на Тюрингской равнине с родником на площади, где мне еще предстоит напиться холодной воды.
Наверно, вообще невозможно проделать этот путь в обратном направлении.
— Ну а теперь чем ты любуешься? — спрашивает парень из Семюра. — Ничего ведь не видно.
Он прав, стало уже совсем темно.
— А я больше не любуюсь, — признаюсь я.
— Вот и плохо, — сухо произносит он.
— Почему плохо?
— Сам должен понимать. Глядеть в окно, ничего не замечая… Видеть сны наяву… Нехорошо это.
— И вспоминать нехорошо?
— И вспоминать тоже. Это отвлекает.
— От чего отвлекает? — спрашиваю я.
Этот парень из Семюра с каждой минутой все больше удивляет меня.
— Отвлекает от этого пути, расслабляет как-то. Мы же должны выстоять.
— Выстоять? Ради чего? Чтобы потом рассказать про этот путь? — Да нет, чтобы вернуться, — строго поправляет он. — Было бы свинством не вернуться. Верно?
— Кто-нибудь всегда остается в живых, возвращается и рассказывает обо всем остальным.
— Вот я и хочу вернуться. Но не для того, чтобы рассказывать. Плевал я на эти рассказы.
— А ты не думаешь, что надо будет рассказать?
— Да рассказывать-то нечего, старик. Сто двадцать человек в одном вагоне. Дни, ночи, которым нет конца. Вопли свихнувшихся бедняг. О чем тут рассказывать?
— А что будет в конце пути? — спрашиваю я.
У него прерывается дыхание. — В конце?
Он не хочет над этим задумываться, это совершенно ясно. Сейчас самое главное — выдержать этот путь. Он не хочет думать о цели пути.
— Что будет, то будет, — произносит он наконец. — Верно я говорю? — Верно. Я просто так спросил.
— Ты все время о чем-нибудь спрашиваешь просто так… — говорит он.
— Такова уж моя профессия, — оправдываюсь я.
Парень молчит. Наверно, размышляет над тем, что же это за профессия, которая заставляет человека то и дело задавать нелепые вопросы.
— Сволочи вы! — раздается сзади голос. — Грязные свиньи!
Мы не отвечаем. Мы уже привыкли к этому.
— Торчите здесь, гады проклятые, сволочи! Все расписываете невесть что про свою жизнь! Свиньи вы, грязные свиньи!
— Сдается мне, я слышу небесный голос, — иронизирует парень из Семюра. — Замогильный, — уточняю я.
Мы разражаемся смехом.
— Смейтесь, кретины несчастные, смейтесь, упивайтесь своей болтовней! Все равно вам крышка. Мечтаете рассказать об этом путешествии? Держите меня, не то я лопну со смеха! Вы же сдохнете, окочуритесь, как крысы! — Выходит, и наши голоса тоже замогильные, — говорит парень из Семюра.
Мы смеемся еще громче.
Захлебываясь от злобы, голос продолжает осыпать нас бешеной руганью: — Подумать только, что я угодил сюда по милости таких ублюдков, как вы! Они, видите ли, забавляются, играют в солдатики, а расплачиваться приходится нам. Гады проклятые!
Этот тип заладил свою песенку едва ли не с самого начала пути. Насколько мы поняли, у него была ферма в районе нашего маки. Взяли его во время облавы, когда немцы прочесывали местность.
— Шляетесь ночью по дорогам, — задыхаясь от ярости, шипит он, — пускаете вагоны под откос, всюду сеете смуту, а расплачиваться приходится нам. |