Диего заливается хохотом.

— Нет, — говорит он. — Просто ясность хочу внести. Не все родятся французами — дошло?

— Ладно, — говорит Пьер. — Зачем все-таки Жерару понадобилось в этот дом?

Диего пожимает плечами.

— А ты у него сам спроси, — говорит он.

Пьер обращается ко мне:

— Правда, чего тебе надо в этом доме?

— Видели, как он расположен? — спрашиваю я ребят. Они оглядывают дом, потом, повернувшись в другую сторону, глядят на лагерь.

— Ах гады! — восклицает Ару. — Расселись — ни дать ни взять в первом ряду партера!

Пьер молча качает головой. А сам смотрит на меня.

— Ну и чего ты добьешься? — спрашивает Ару.

Не знаю. В самом деле, я не знаю, чего я добьюсь.

— Да ничего, — говорю я. — Просто хочу посмотреть одним глазком.

— Гляди, если тебе нравится, — пожимает плечами Ару.

— Мне это ничуть не нравится.

Диего смотрит на меня и снова усмехается.

— Bueno, — говорит он. — Luego nos vemos, Manuel. Пошли ребята. Он нам потом расскажет.

Неопределенно помахав рукой, ребята уходят.

А я подхожу к дому. Толкаю калитку в ограде, которой обнесен палисадник перед домом. Она отперта, я вхожу. В конце дорожки поднимаюсь на три ступеньки и стучусь в дверь.

Сначала никто не откликается. Тогда я барабаню в дверь кулаком, колочу в дверь ногами. Через минуту за дверью слышится женский голос.

— Aufmachen! — кричу я. — Los aufmachen!

И тут до меня доходит, что я ору как заправский эсэсовец. Los — любимое эсэсовское словечко. И мне вдруг хочется махнуть на все рукой, вернуться к своим, догнать ребят. Но уже поздно, дверь приоткрылась. На пороге пожилая женщина, почти совсем седая, она настороженно разглядывает меня. По ней не скажешь, что она боится, просто смотрит настороженно и вопросительно.

— Ich bin allein, — говорит она. — Я одна.

— Ich auch. Я тоже.

Она оглядывает мою одежду и спрашивает, что мне угодно.

— Ich möchte das Haus besuchen. — Я говорю ей, что хочу осмотреть дом, что ей нечего меня бояться. Просто хочу осмотреть дом.

По ней не скажешь, что она боится, она просто удивлена, зачем это мне понадобилось осматривать дом, но в конце концов она открывает дверь и впускает меня.

Я не спеша прохожу по комнатам первого этажа, женщина следует за мной по пятам. Она молчит, и я молчу, я разглядываю самые обыкновенные комнаты ничем не примечательного деревенского дома. Впрочем, пожалуй, это не совсем деревенский дом, скорее это дом людей, живущих в деревне, — интересно, чем занимаются эти люди.

Собственно говоря, в комнатах первого этажа мне делать нечего. Панорама лагеря открывается со второго этажа. Панорама, надо полагать, неповторимая. Я быстро перехожу из одной комнаты в другую, седая женщина не отстает от меня. Я ищу лестницу, которая ведет на второй этаж. Нахожу лестницу и поднимаюсь на второй этаж. Женщина на мгновение задержалась внизу и смотрит, как я поднимаюсь по ступенькам. Наверно, удивляется: чего ему надо? Но если я объясню ей, что хочу только посмотреть, она все равно не поймет. Посмотреть — больше ничего. Посмотреть снаружи, с воли, на лагерь, в котором мы провели все эти годы. Больше ничего. Если я скажу ей, что мне больше ничего не нужно, только это и больше ничего, она не поймет. Да и где ей понять! Надо побывать в плену — внутри, чтобы понять эту физическую потребность посмотреть снаружи, с воли.