В двенадцатилетнем Александре, цесаревиче, наследнике престола, пробудился мужчина. Желания его росли и изощрялись. Катина наука пошла впрок. Вскоре ему приглянулась другая Катя — дочь столяра. Ей было одиннадцать, но гляделась старше. И грудки уже выпирали из платьишка, и попка соблазнительно оттопыривалась, и шейка поражала белизной, и головка, сидевшая на ней, напоминала тонкими чертами статуэтки севрского фарфора, которых так много было во дворце.

Эта Катя была ещё не тронута, что, впрочем, выяснилось позже. Александр вовлёк её в догонялки. Она бежала легко, и казалось, ускользнёт от него. Но девочки, как бы они не были легконоги, всё равно уступают в скорости мальчикам.

Её никто не направлял, но так уж получилось, что она сама оказалась возле павильона, где он предавался утехам. Он схватил её и она без сопротивления покорно пошла за ним, ещё не зная, чего от неё хочет его высочество.

Он начал с поцелуев. Глаза её недоумённо расширились, но она неумело отвечала ему. Потом он притиснул её к стенке, предварительно заперев дверь на засов, и задрал юбчонку.

   — Ой, больно, больно, — застонала она, не делая, впрочем, попытки высвободиться.

   — Потерпи, — свистящим шёпотом вытолкнул он, — сейчас будет хорошо.

Нет, ничего не выходило. Он попал куда нужно, но натолкнулся на препятствие, которого не было у той, первой Кати.

   — Ложись вот сюда, — он показал на широкую дубовую скамью. — И раздвинь ноги.

Она покорно повиновалась, зная, с кем имеет дело. Теперь было удобней, и Александр несколько раз возобновлял свои попытки.

   — Фу, чёрт! — ожесточённо бросил он. — Ничего не получается.

   — Мне больно, больно, Ваше высочество, — простонала она. — Пожалейте меня...

   — Сейчас, сейчас. — Он сделал ещё одно усилие. И вошёл наконец.

   — Ох! — воскликнула Катя и заплакала. А он, ощущая какую-то необыкновенную и нежную теплоту, даже ласку, длил и длил свои движения, зная, что вот сейчас наступит вершина блаженства, которую ни с чем нельзя сравнить.

   — Ещё немножко, ещё, — задыхаясь пробормотал он. — Боже, как сладко. — Он впился губами в её губы, продолжая всё учащавшиеся толчки.

Вот оно! Всё его тело сотрясали конвульсии. Он весь обмяк и теперь уж не желал ничего.

   — Отпустите меня, пожалуйста, — сквозь слёзы молила Катя.

Он наконец высвободился и с удивлением, к которому примешался страх, увидел, что орудие его наслаждения в крови. Он было решил, что повредил его ненароком, когда преодолевал непонятное препятствие, но проведя рукою и не ощущая прежней упругости нетвёрдости, не обнаружил ничего: на ладони осталась кровь смешанная с семенем. Вот оно что! Это он что-то порвал у Кати.

   — Тебе больно? — участливо спросил он.

   — Теперь уже нет, — всё ещё плача, произнесла Катя. — Только не знаю, хорошо ли это, — она силилась улыбнуться.

   — Приходи сюда завтра, — тоном приказа бросил он.

   — Я боюсь, Ваше высочество. Мне опять будет больно. И потом, я не знаю, хорошо ли это.

   — Вот завтра ты поймёшь, что будет хорошо. Очень хорошо. Сладостно. Только ты... это... подмойся. И никому не говори, слышишь! Дай слово, что никому!

   — Даю, — неуверенно произнесла она. — Никому.

Катя пришла. Теперь она уже знала, что от неё требуется, и была податлива.