— Ты ведь Долгорукова, не правда ли? — спросил он как можно приветливей.

Она тряхнула каштановыми кудрями, поклонилась, словно светская дама, и чинно представилась:

   — Екатерина Михайловна. Я хотела бы видеть государя.

Александр рассмеялся.

   — Тебе повезло: я и есть Государь.

   — Ах, — закраснелась девочка и потупилась. — Простите меня, Ваше императорское величество...

Тут уж развеселилась и свита.

   — Вижу, ты прекрасно воспитана, — всё ещё улыбаясь, произнёс Александр. — В таком случае давай знакомиться ближе.

Он посадил девочку на колени и стал расспрашивать, как ей живётся в имении, не скучно ли, приходилось ли ей бывать в столицах, в Петербурге и Москве? Вопросы были самые обычные, и Катенька отвечала не чинясь.

   — Да, Ваше императорское величество, у батюшки есть дом в Петербурге и в Москве. И зимою мы перебираемся туда. Только он последнее время хворает, а потому отправил нас сюда, а сам остался в Петербурге.

Теперь она уже безо всякого стеснения разглядывала Александра своими большими нежной голубизны глазами, глазами не девочки, но женщины, в которых было всё — и любопытство, и восхищение, и гордость, и трепетность.

   — Что ж, Катенька, если ты зимою будешь в Петербурге, я не прочь продлить наше знакомство, — серьёзно сказал Александр. — У тебя ведь есть братья и сёстры?

   — Да, Ваше императорское величество, нас шестеро, и я самая младшая в семье. Сестра Маша старше на год, а братья и вовсе: кто в Пажеском корпусе, кто в юнкерском училище.

   — Стало быть, тебе с сестрою уготована дорога в Смольный институт благородных девиц. Ты о нём слышала?

   — Как не слышать, матушка все уши прожужжала. Только мы ведь обеднели: батюшка несчастливо играл и проигрался.

Александр невольно улыбнулся в усы.

   — Ты и о семейных делах печалишься. Но ничего, это дело поправимое: пусть батюшка подаст прошение на моё имя, и тогда я велю определить вас с Машей в Смольный.

Но батюшка, вконец разорившийся и продолжавший жить не по средствам, осаждаемый толпою кредиторов, был озабочен не будущим своих дочерей, а более всего незавидным положением, в которое вверг семью. Он всё пытался выпутаться из долговых тенёт, прозакладывал имения. И среди этих хлопот его хватил апоплексический удар.

Безутешная вдова била челом государю. И он распорядился взять семейство покойного князя под государственную опеку, снять с него бремя долгов и даже возвратить Тепловку, заложенную-перезаложенную и назначенную в торги.

Катенька и Машенька были ему представлены. Обе они были столь хороши, что он невольно залюбовался ими. Особенно Катенькой — в ней было столько грации, природной, непринуждённой, столько изящества и лёгкости в движениях, словно она уже сформировалась как женщина и готова пленять воображение. Нечего и говорить, что обе девочки были определены в Смольный при полном пансионе.

Смольный был заповедником, в котором взращивались будущие фрейлины, дамы двора, невесты высокопоставленных особ. Девицы, одна другой благородней, блистали миловидностью, воспитанием и манерами. Александр бывал там частым гостем — вот уж где блюлась невинность и чистота. Поклонник вечно женственного, он любовался то одной, то другой воспитанницей и заранее строил их предназначение.

Но даже среди этого цветника юности, женственности и красоты сестры Долгоруковы выделялись своею особостью. А Катенька... Ах, Катенька!

Бывает некое предвестье, укол в сердце, нанесённый судьбою. Такое случилось с Александром.