— Ты, племянничек, поздно спохватился. С военной реформы надо было начинать своё поприще...

   — Ах, дядюшка, мне досталось худое наследство. Батюшка обожал парады, с ним, как ты знаешь, не было сладу, и результатом парадомании стало поражение в Крымской войне.

   — Хорошо, что вы это поняли, Ваше величество, — вмешался в разговор Бисмарк. — Наполеон думал, что одно его имя станет внушать страх, и этого достаточно, чтобы Францию считали непобедимой. Ни о чём другом он не заботился. Результат известен.

   — У меня сейчас умный и распорядительный военный министр, и слава Богу. Укрепление армии пошло вперёд быстрыми шагами, — Александр отчего-то потёр руки. — Надеюсь, они с графом Мольтке обо всём договорятся. Такого наставника, как твой граф, дядя, моему Милютину тоже не мешает иметь.

   — Раз он деятелен, как ты говоришь, отчего бы не отличить его графским титулом, — сказал Вильгельм.

   — Всё в своё время, дядюшка.

Да, Александр подумывал об этом. Но с некоторых пор он стал недоверчив. И даже подозрителен. Два графа, Шувалов и Дмитрий Толстой, взращивали в нём эти семена. Он не доверил подписание военной конвенции между Россией и Германией своему военному министру, а поручил это престарелому восьмидесятилетнему Фёдору Фёдоровичу Бергу. Только лишь потому, что он был граф и, не имея сколько-нибудь основательных военных заслуг, выслужил генерал-фельдмаршальское звание. Подписав конвенцию, Берг взял да и помер.

Александр становился скуп. Скуп на добро. То был посткаракозовский переворот. Тряхнуло душу, всё естество. Ежели какой-то дворянский недоучка покусился на помазанника Божия, императора всея Руси, не означает ли это потрясения основ? С другой же стороны, фанатики, умалишённые неискоренимы, они есть повсюду. Прежде он чувствовал себя свободно в своей столице, он мог гулять даже в одиночку, но обычно при нём находился кто-нибудь из дежурных генерал-адъютантов. Неужто теперь надлежало окружить себя телохранителями, свитой?! Это было бы ужасно! По разным причинам. И по известной тоже — он не терпел возле себя соглядатаев. Это означало лишиться свободы...

   — Дядя Вилли, ты, конечно, знаешь о том, что меня хотел застрелить один фанатик. Значит ли это, что меня отныне должна сопровождать свита?

   — Предосторожность никогда не помешает, — Вильгельм был настроен благодушно. — Всегда находится сумасшедший, который вбил себе в голову, что он должен убить монарха и таким образом облагодетельствовать свой народ. Я, как ты знаешь, тоже не избежал покушения. И Отто тоже. Маньяков хватало во все времена.

   — Позвольте дать вам совет, Ваше величество, — заговорил Бисмарк. — Повсюду есть люди, объявляющие себя выразителями народных чаяний. Обычно это беспочвенные болтуны, не имеющие никакого дела и не знающие, к чему себя приложить. Они называют себя по-разному: социалистами, демократами, либералами, националистами, патриотами. В любом случае публика эта не приносит никакой пользы своему отечеству. Более того: она вредоносна, ибо отвлекает от дела и увлекает за собой неустойчивых, неудовлетворённых, а порой и преступных субъектов. Таких людей следует нейтрализовать. Способы для этого существуют самые разные. Иной раз достаточно простого предупреждения, иной — полицейских мер. Народ обязан знать, что государство стоит на страже его спокойствия, оно не допустит никакого возмущения. Преступные сообщества, объявляющие существующий порядок плохим, должны быть решительно искореняемы. Ваша тайная полиция обязана вовремя их обнаруживать и обезвреживать. Так делаем мы в интересах народного спокойствия. Стоит ослабить вожжи, как лошади понесут, и карета, чего доброго, опрокинется.