— С волками жить — по волчью выть, — любил он приговаривать теперь в любом случае. Впрочем, даже так называемая либеральная пресса не одобряла террористов. Да и можно ли одобрять смертоубийство? Указывали лишь на случаи неосновательных смертных приговоров. Да, такие были. Власть на местах потеряла голову. Генерал-губернаторам были даны широчайшие полномочия. Особенно свирепствовал на юге, в Одессе Тотлебен, овеянный славою победителя в только что отгремевшей русско-турецкой войне. Тотчас докопались до истинного звучания его фамилии: не Тотлебен, а Тодлебен, то есть смерть-жизнь. Жизнь следовало отбросить, оставив одну смерть, что генерал, по большей части, и делал. Прославленный Гурко, владычествовавший в Петербурге, был куда милостивей, да и воссевший в Харькове Лорис-Меликов тоже карал с оглядкою, стараясь соблюсти справедливость.

Лорис был смышлён. Боевой генерал, покоритель Карса, что почиталось в военных кругах блестящей операцией, он в новой должности продолжал действовать разумно: «Кнут да пряник в равных пропорциях». Александр пригляделся и оценил. Он по-прежнему желал умиротворения, всякое кровопролитие ему претило. Хотя министры, столпившиеся вокруг трона, наперебой доказывали ему, что крамолу и крамольников надобно искоренять без всякой пощады, иначе она начнёт ветвиться со всё большей дерзостью.

Лорис-Меликов был армянин — единственное, что удерживало Александра до поры до времени от желания призвать его «на царство». Если грузинские вельможи почитались равными, то на армян отчего-то смотрели косо. Хотя род армянских князей Аргутинских-Долгоруких оказывал российскому престолу важные услуги, это было известно лишь в ограниченном кругу. Подавляющая же обывательская масса была полна предрассудков — «инородцы» считались людьми второго сорта. Мало кому, например, было известно, что армяне приняли христианство задолго до русских, до славян — ещё в четвёртом веке. Что армянская церковь — самая древняя в России, равно и культура этого народа, постоянно подвергавшегося нашествиям прежде всего турок-османов. За века своей государственности ему пришлось многое претерпеть, пока он не прибился под крыло окрепшей России.

Решение вверить корчевание крамолы Лорис-Меликову созревало медленно. Александр как бы исподволь выпытывал у тех, с мнением которых считался, что они думают о Микаэле-Михаиле Тариеловиче. Прежде всего адресовался к председателю Особого совещания, как было сказано, «для изыскания мер к лучшей охране спокойствия и безопасности в империи» и новоиспечённому председателю Комитета министров Петру Александровичу Валуеву.

Пётр Александрович вызвал в нём сложные чувства. Он был умён, широко образован, свободно изъяснялся на многих языках, глубоко вникал в дело. Всё это так, достоинства его несомненны. Но была в нём некая смущавшая его двойственность. Александр ощущал её, эту двойственность, интуитивно, верил и не верил. Он и сам с некоторых пор раздваивался, характер обламывался: природная доброта и жизнелюбие поддавались, уступая место жёсткости и непримиримости. От воспитания Василия Андреевича Жуковского и следа не осталось.

Особое совещание так и осталось совещанием. Советы же давать были все горазды, а следовало действовать, притом самым решительным образом.

   — Скажи-ка, Пётр Александрович, что ты думаешь о Лорис-Меликове? Только откровенно и безоглядно. Его многие недолюбливают, считают выскочкой. Мол, армяшка, а уже граф...

Валуев выдержал паузу. В самом деле, он, Валуев, отпрыск старинного дворянского рода, заслуги коего перед Россией несомненны, он, верный слуга отечества и императора всё ещё не получил титул графа, а Лорис...

   — Государь, — наконец произнёс он, упирая на слово «граф», — граф Лорис-Меликов весьма деловит и действия его на нынешнем посту заслуживают полного одобрения.