— Так и есть!

— Вот почему я именно так с вами и разговариваю. Если предположить, что полиция знает правду о нашей связи с Джоном, необходимо ли предавать гласности эту правду?

— Смотря по обстоятельствам, — сказал Пуаро. — Если полиция будет считать, что ваша связь не имеет отношения к преступлению, то они не станут болтать напрасно. Вам будет очень неприятно, если об этом узнают?

Генриетта кивнула. Она долго молча рассматривала свои руки, лежащие на коленях, потом подняла глаза и серьезно спросила:

— Не будет ли это несправедливо по отношению к Герде? Она обожала Джона, и он умер. Для чего еще больше увеличивать ее страдания?

— Вы думаете только о ней?

— Не упрекайте меня в лицемерии! Вы считаете, что, если бы я заботилась о счастье Герды, то не стала бы любовницей ее мужа. Вы этого не поймете! Я не разрушила ее домашний очаг и не собиралась его разрушать. Я была только одной из многих…

— Значит, он был таким? Она горячо возразила:

— Нет, нет, вы не правы! Я как раз очень не хочу, чтобы так думали. Не нужно составлять о Джоне ошибочное представление. Поэтому-то я и пришла к вам. Я хотела объяснить вам, каким был Джон. Я хорошо представляю себе, что может произойти, мне, кажется, что я вижу заголовки в газетах: любовная жизнь доктора Кристоу… Герда, я, Вероника Крей… Понимаете, Джон не был бабником. Женщины в его жизни почти ничего не значили. Самое важное, единственное в его жизни — это была работа. Большую часть своего времени он думал о своей работе, и ей он обязан почти всеми своими радостями. Если бы вы у него спросили имя женщины, о которой он чаще всего думает, он бы вам назвал миссис Крэбтри!

— И кто же она такая, эта миссис Крэбтри?

В голове Генриетты зазвучали слезы и смех одновременно.

— Миссис Крэбтри — старуха! Старая, грязная, сморщенная уродина! Но она полна оптимизма и энергии, и Джон ее очень уважал. Она лежит в больнице, у нее болезнь Риджуэй, очень редкое и неизлечимое заболевание, до сих пор еще нет способа лечения. Джон был на пороге открытия. Что он хотел применить, я вам объяснить не могу. Это необычайно сложно, я в этом ничего не понимаю, что-то связанное с эндокринологией, с гормонами. Джон проводил эксперименты, и миссис Крэбтри была его любимой больной. Она его очень любила и доверяла ему, она смелая и очень хочет жить. Они боролись с болезнью вместе, с одной стороны баррикады, и уже много месяцев днем и ночью Джон думал только о болезни Риджуэй и о миссис Крэбтри. Вот каким он был! Вот его образ — образ врача. Толстые и богатые женщины, которых он принимал в своем роскошном кабинете на Гарлей-стрит, — это все было второстепенное занятие. Главным для него были научный поиск, открытие, миссис Крэбтри… Мне так хочется, чтобы вы меня поняли!

Она оживилась, и Эркюль Пуаро любовался выразительными жестами ее тонких и красивых рук.

— Во всяком случае, у вас такой вид, что вы сами очень хорошо все поняли! — сказал он.

— Да, я его хорошо понимала. Джон приходил ко мне и рассказывал. Я думаю, что не столько для меня, сколько для себя. Так его мысли становились более ясными и точными. Иногда он приходил расстроенный, почти в отчаянии. В процессе объяснения ему в голову приходил какой-нибудь новый метод лечения. Я не могу вам точно передать, как это было! Как сражение… Тяжелое и суровое сражение, которое его иногда просто лишало сил, истощало…

Она замолчала, вспоминая…

Через некоторое время Пуаро спросил:

— У вас есть медицинские знания?

Она отрицательно покачала головой.