Ничего ужасного, однако, не произошло.

Только страшно завыло и зазвенело вокруг, расталкивая людей, побежали по платформе милиционеры, женщины в форменных тужурках и сатиновых халатах.

Тошу выволокли наверх, скрутили руки, потащили куда-то, я с рыданиями пробивалась следом.

Незрячая, но счастливая.

В отделении милиции он с усмешкой отдал мне очки: «Прозрей, четырехглазая!»

Милиционеры умилились.

Про оплеуху все как-то сразу забыли, зато ясно было — парень жизнью рисковал из-за очков подслеповатой девчонки.

И снова все кончилось благополучно, нас отпустили, не спросив даже документы.

Так жили.

Офис — огромное здание в центре, окнами на Кремль.

Мрамор, стекло, вокруг — гектар английского газона.

По газону — редко — голубые ели. Почти кремлевские, и мысли в этой связи навевают соответствующие.

Собственно, это еще один прием Антонова арсенала — штришками, штрихами, деталями, мелочами и разными действительно серьезными штучками провоцировать определенные ассоциации.

К примеру, день рождения одного из первых лиц в государстве знаменовался появлением в Тошином кабинете огромного букета цветов и скромной коробочки с известным всему миру торговым знаком, оттиснутым где положено. Невелика коробочка, но лежит так, что заметна каждому, заглянувшему в кабинет.

О цветах и разговора нет, — клумба.

К концу дня Антон исчезал вместе с заметными дарами, ничего никому не объясняя.

Большинство понимало все правильно. То есть так, как нужно было Антону.

Как обстояли дела на самом деле, не знал никто, кроме молчаливой охраны, да и та вряд ли что понимала: мало ли в каких особняках справляют какие праздники.

У богатых, как известно…

К тому же я совсем не исключаю, что подарок действительно попадал по назначению. А может, и не попадал. Или попадал, но отнюдь не из рук Антона.

Сплошной туман.

Любимый Тошин камуфляж.

В итоге — в сознании людей рождалась необъяснимая уверенность в Антоновой близости к верхам.

Самым-самым…

Новичков подобное величие приводило в трепет, у людей посвященных — рождало чувство собственной ущербности. «Если это так — а я отчетливо чувствую, что это так, — стало быть, мной что-то упущено, что-то пронесли мимо моего вездесущего носа. Убью гадов!» — последнее относилось к когорте собственных клевретов, ответственных за связи с Олимпом.

Справедливости ради надо отметить — были времена, и близость действительно была.

Но закончилась.

Там, наверху, сидят, как правило, «коварные изменщики», знающие толк в этом паскудном деле: кому изменять, с кем и, главное, когда.

Возможно, потому напоследок Антон цеплялся за пресловутый гектар отчаянно. Совершенно как утопающий за ту соломинку. «Соломинка», бесспорно, даже по нынешней плачевной ситуации тянула миллионов на двадцать. Но спасти, по определению, не могла. Двадцаткой наших — впрочем, теперь уже моих — проблем не решить. И тем не менее избавиться от нее следовало как можно быстрее — стеклянная поверхность здания, отражавшая кремлевские купола и собственные голубые ели, бросалась в глаза. И многие глаза откровенно раздражала, напоминая, что существует на свете дом, который — как в детской песне — построил некто. То обстоятельство, что «некто» не сказать, чтобы благополучно, но все же покинул этот мир, вряд ли смягчило твердокаменные души конкурентов и кредиторов.