— Он за столом, а они…

— Да, это диван для гостей.

— И он никогда не приближался?

— Нет. При мне по крайней мере.

— А друзья? То есть ближний круг?

— Они собирались в овальном зале. Хотите расположиться там?

— Вероятно, да.

— Я распоряжусь.

Распорядитесь, голубушка.

Меня раздражает Малевич на голой стене и стол в серебристой паутине.

Бумаги потерпят, к тому же большая их часть наверняка «времен очаковских…».

Впрочем, это, кажется, о газетах.

Они — тоже. И журналы, и обрывки каких-то записок на пожелтевших клочках бумаги. Дискеты. Визитные карточки.

Интересно было бы взглянуть, как визитеры подносили их к столу, и вообще — приближались ли, чтобы пожать руку хозяину?

И что потом? Пятились задом в лучших имперских традициях?

Жаль, не увижу уже никогда и не узнаю, вероятно.

А барахло со стола — без разбора в камин. Но — позже.

В овальном зале те же шероховатые белые стены — правда, без Малевича. В строгих рамах — кто-то мне неведомый. Но угрюмый.

И снова муранское стекло на серебристой паутине, стеганые кресла с высокими спинками.

Одна, разумеется, выше прочих.

Все правильно. Даже за круглым рыцарским столом монарх оставался монархом. Почти друг и почти равный со славными братьями-рыцарями, но никогда — не ровня.

И странная гамма цветов.

Редкий для Мурано фиолетовый оттенок стекла, фиолетовая кожа тронного кресла, ковер на полу — фиолетовое поле, рассеченное черными контурами геометрически безупречных фигур.

Шторы на окнах — плотная ткань двух цветов — черного и фиолетового.

Все остальное — чернее черного.

Кресла рыцарей. Багеты на стенах. Деревянный матовый потолок.

Уж не принял ли он католичество, мой покойный супруг? Цвета, если память не изменяет, принадлежат Ватикану.

Хорошо бы полюбопытствовать, но Вероника вряд ли знает, а если и знает, не скажет.

И Бог бы с ней.

— Пригласить всех top-менеджеров?

— Нет. Только Юрия Львовича.

— Остальное руководство пусть ждет?

— Нет. Остальное руководство свободно вплоть до отдельного распоряжения.

— А секретариат?

Сто — к одному, она хотела спросить: а я?

И я, пожалуй, отвечу на ее вопрос.

— Секретариат — тоже. Вас попрошу немного задержаться.

Едва заметный всплеск эмоций в глазах, которые до сих пор ничего не выражали.

Он — ненадолго.

Я-то знаю.

— Пока мы с Юрием Львовичем не закончим беседу.

— А потом?

— Потом — также до отдельного распоряжения.

Это — за вранье. В ту пору, когда оно меня еще задевало.

Она давно работала с Антоном, лет семь, примерно.

А может, и больше.

Ну, так это ведь аксиома — всему когда-нибудь приходит конец.

Идея снять квартиру пришла, разумеется, Антону, однако вследствие нелегкого решения моей мамы.

Отец погиб давно, мне было пять лет — я ничего не помнила о нем, не скучала и не считала себя обделенной. Разве только — подсознательно. Потому, наверное, стремительно и намертво прикипела к первому надежному и сильному — на вид — мужчине.

Единственное, что досаждало в ранней юности — причем с каждым годом все больше, — скудость усеченного семейного бюджета. Мама, однако, тянулась изо всех сил — до поры я жила почти счастливо.