Последнее, впрочем, напрасно.

Бояться — по сути — было некого еще при жизни Антона, теперь же, когда на его опустевшее место заступила я — тем более.

В тот миг, когда обыденный — не дрогнуло сердце, не перехватило в предчувствии события дыхание — телефонный звонок принес благую весть: мой муж, Антон Васильевич Полонский, мертв, — решение было принято твердо и бесповоротно.

Мое решение.

Войны не будет, и даже слабого сопротивления не последует — белый флаг, безоговорочная капитуляция и далее… как полагается, на милость победителя. Относительно милости, впрочем, были сомнения.

Однако ж решено. Пора приступать.

Офис встречает меня настороженно — именно офис, о людях пока стараюсь не думать, — ощутимой прохладой мраморного вестибюля. Дом, если правы те, кто утверждает, что и дома имеют души, предчувствует предательство. Когда-то я любила его и наезжала часто, был даже кабинет. Само собой, во сто крат скромнее, чем у Антона, но все же… Теперь, надо полгать, в нем обитает кто-то из менеджеров средней руки.

Ближний Тошин круг роскошествует в новых апартаментах. Их оформляла дорогущей итальянской мебелью модная французская дизайнерша, выписанная из Нью-Йорка.

Такой коктейль.

И только картины Антон выбирал сам.

Потому-то, переступив порог кабинета, я первым делом упираюсь взглядом в Малевича.

Огромное полотно на белой шероховатой стене.

Под ним — вытянутый волнообразный рабочий стол размером с маленькое летное поле; зеленоватое муранское стекло в паутине серебристого металла.

Странно и страшно. Хрупкий на вид, к тому же безобразно — по мне — искореженный металл удерживает на весу холодную плоскость массивного стола, заставленную всевозможной техникой, заваленную книгами, альбомами, журналами и газетами.

Красное кресло со стеганой спинкой.

Похоже, ему виделся трон.

Разумеется, на колесиках, иначе взлетную полосу стола не объехать.

Однако ж главный фокус не в этом.

Высокой спинкой кресло-трон развернуто к двери, и, стало быть, входящих Антон встречал именно так, спиной.

— Он хотел постоянно видеть картину.

Ах вот оно что!

Мило.

Особенно если учесть, что покойный ни черта не смыслил в живописи и долго искренне хохотал, впервые увидев репродукцию какого-то из квадратов.

— Миллион долларов? За это?! Я нарисую лучше. И дешевле, клянусь!

Теперь, оказывается, он не мог ни на минуту оторваться от полотна.

Что ж! Люди меняются.

Кстати, о людях…

Заведующую секретариатом зовут Вероника. Впервые мы увиделись на похоронах.

Я удивилась.

Ей далеко за пятьдесят, она не скрывает этого — и даже не пытается.

Приятный голос слегка вибрирует металлом, не слишком естественно, но именно потому сбивает с толку. Мы иногда общались по телефону. Металлический голос был неизменно вежлив, безусловно предан Антону, отменно лгал всем прочим, включая меня, и назывался Вероникой.

Я — в равной степени — допускала присутствие в приемной и Барби, и Наоми.

Вероника оказалась сюрпризом.

Хорошо бы последним.

— Но когда человек входил? — Меня по-прежнему занимает проблема общения с человечеством в присутствии Малевича.

— Если разговор был долгим, он поворачивался.

— И?.. — Я оглядываюсь. В другом конце огромного кабинета, у противоположной стены, маленький красный диван. И крохотный столик подле него.

— Они общались.

— Он за столом, а они…

— Да, это диван для гостей.