|
Это было решение задачи, которую он дал позавчера Иерихонскому; выполнено с задержкой на несколько часов – по понятной, впрочем, причине. Ну‑ка?… Валерьян Вениаминович, минуя расчеты, взял листы с графиками. Проекция блужданий на плоскость «север – вертикаль – юг»… проекция на плоскость «запад – вертикаль – восток»… на горизонтальную – при крайних точках указаны даты и время. Так‑так… ага, вот самое крайнее смещение, самое‑самое, отмеченное на всех проекциях. Когда его ждать?
Пец всмотрелся в цифры против голубого кружка на ломаной кривой – и сбилось с ритма сердце, кровь снова прилила к голове: «16.IX в 17.10 – 17.15». Сегодня. Подавив паническое желание поглядеть на часы, он с минуту изучал графики и расчеты, надеясь, что ошибся, увидел не то. Нет, все было то. С расчетной погрешностью ±4 минуты. Валерьян Вениаминович взглянул на табло, времен над дверью кабинета: эпицентровых 28.20, земных 14.10. Мысли залихорадило, рефлексы администратора толкали к немедленному принятию мер, рука сама потянулась к пульту телеинвертера. «Спокойно, спокойно, – смирил себя директор. – Что будет‑то? Может, ничего? Или, напротив, все?… Дать команду Петренко ускорить… так ведь только что дал. Спокойно. Не надо свистать всех наверх – лучше самому подняться наверх. Прикинуть, обдумать не спеша». Он взял листки, отчет о повреждениях сети и, пройдя пустую приемную, направился к лифту. «Эк заштормило: то одно, то другое, то третье! Растерялся, папа Пец? Тут растеряешься…» Выйдя из лифта на предпоследнем уровне, он успокоился: теперь от необходимости решать и действовать его отделяли не часы, а – если пожелает – многие дни. Думать, прикидывать так и эдак можно обстоятельно, без натуги. А думать есть о чем. Надвигалось – Валерьян Вениаминович это чувствовал – такое, что потребует напряжения всех душевных и умственных сил. Именно надвигалось, а не было позади. «Теперь мне не отвертеться», – подумал он, отпирая дверь своей комнаты в профилактории, и, осознав эту мысль‑чувство, замер на пороге. – От Чего? – спросил сам себя. И сам ответил: – От ясности. От ясного, однозначного отношения к НПВ, Шару, Меняющейся Вселенной, новому знанию. Ко всему, что было, есть и еще может быть здесь… Выходит, я уворачивался? Похоже, что так. Проблемы возникли не сейчас, они накапливались, и он думал над ними, вернее, помнил, что надо думать. Пытался не раз и не два собраться как следует с мыслями, все сопоставить, оценить… огорчался, когда отвлекали текущие дела (а они постоянно отвлекали), обещал себе: вот разделаюсь с этими, тогда все побоку и возьмусь!… Ну, вот еще отодвину в сторону эту проблему, которая загораживает обзор, и тогда… А сейчас, стоя в дверях, Пец понял, что это он во внешних слоях психики огорчался, что текучка заедает, – ваньку перед собой валял. В глубине души он был благодарен текучке, что она заедает, с облегчением погружался во все новые дела, отвлекающие от трудных мыслей и долженствующих последовать за ними решений. Видно, чуял, что логикой, знаниями, даже талантом физика – всем, чем он был горазд, – эту проблему ему не взять; думай, не думай… Вот и доотвлекался до того, что проблема стала настолько неотвлеченной, жизненной, злой, что просто бьет наотмашь. Одного уже свалила. И он не готов. Поэтому, когда Корнев выкладывал все и возникало беспомощное детское желание: забиться в угол, прикрыться ладошками от истин – не надо! А затем и хуже: щенком себе показался. «Прикрывался текучкой, как ладошкой. Да только хватит, не ребенок и не щенок». Воздух в комнате был сырой и затхлый. Включив свет, Валерьян Вениаминович увидел, что на потолке, захватывая и стену, распространилось ржавое пятно, штукатурка там осыпалась. |
