– Вы это уже говорили.

– Судя по всему, Клаус Фишер тоже ими интересовался, хотя и преследовал при этом цели, отличные от моих. Как мне стало известно, он в своем имении в Брайтстоунском лесу под видом званых вечеров проводил специальные обряды. Все это продолжалось до тридцать третьего года, когда он внезапно исчез в неизвестном направлении. Сейчас, полвека спустя, можно сказать, что Фишер бежал из собственных владений, но семь лет, проведенные им в том доме, как мне кажется, отмечены бурной деятельностью, разумеется весьма своеобразной.

– Психиатры не верят в магию, – не сдавался Ситон.

– Значит, вы должны меня убедить.

– Это не входит в мои обязанности.

– И все же. Я хотел бы знать, что с вами случилось в те выходные.

– У меня нет желания с вами делиться.

– Но ведь вы можете и передумать, – пожал плечами Коуви. – Тот не меняет убеждений, кто не мыслит. Знаете, кто это сказал?

– Нет.

– Угадайте.

– Витгенштейн,[72] – сказал Ситон.

– Фредди Лейкер,[73] – улыбнулся Коуви.

Ситон, не выдержав, снова рассмеялся.

Он встречался с Коуви раз в неделю, и так в течение месяца. За четыре часовых сеанса Пол выложил ему все. Или, по крайней мере, ему так казалось. В конце месяца он согласился на сеанс гипноза. Коуви объяснил, что гипноз может помочь Ситону восстановить в памяти забытые подробности. Кое‑что из увиденного и услышанного на острове, возможно, настолько поразило или напугало Пола, что он загнал это в глубь подсознания. Типичный случай среди тех, кто получил психологическую травму.

Особенно интересовал Малькольма Коуви тот отрезок времени, когда Ситон уснул у ручья прямо на земле.

Ситон согласился на гипноз, хотя и понимал, что тем самым волей‑неволей нарушает собственный зарок никогда не возвращаться во владения Фишера.

Он согласился еще и потому, что беседы с Коуви все же помогли ему. Он стал лучше спать, его реже мучили кошмары. Панические атаки, случавшиеся в больничном душе и в лифте, полностью прекратились. Ситон чувствовал, что одна только манера Коуви слушать уже приносила ему облегчение. Психиатр молча попыхивал сигарой и следил за рассказом. При этом он ни разу не высказал хоть малейшего недоверия к нему. Более того, ни в тоне его голоса ни в выражении лица никогда не проскальзывало даже тени сомнения в достоверности излагаемых событий или в душевном здоровье пациента. Ситон предположил, что доктор действительно ему верит. Если же нет, то тогда он прекрасный актер.

– Иллюстративность можно объяснить двумя способами, – сообщил Ситону Коуви во время последней беседы, уже после сеанса гипноза.

– Иллюстративность?

– Всю ту муру, которую вы вроде бы видели и слышали. Старинный антураж.

– Вижу и слышу. Это никуда не делось.

– Ну ладно, видите и слышите. Музыку с пластинок в семьдесят восемь оборотов. Запахи камфары и лавандовой воды, гетры, плащи‑визитки и прочие атрибуты эпохи.

– Я бы очень хотел списать все это на атрибуты эпохи!

– Возможно, все дело в вашей внушаемости. Вы действительно легко внушаемы. Виной тому, без сомнения, дневник Пандоры. Ее захватывающее повествование перегрузило ваш мозг и воображение, что в конечном итоге привело к появлению беспокойства. В результате вы режиссируете собственные ночные кошмары, обставляя их декорациями в соответствии с духом времени.

– Для чего, собственно?

– Не знаю, – уклонился от ответа Коуви.

– Не знаете? Придумайте что‑нибудь получше, доктор! Это ваша работа – все знать.