«Только поэтому я не позвонил?.. — Валентин замедлил шаг, остановился. — Только поэтому?..» И по тошнотворному ощущению мути, поднимающейся из глубины души, осознал: «Я хочу его сам уничтожить!» И услышал скрип подошв по взвизгивающему снегу, разносящийся далеко окрест, поднимающийся ввысь к лунному осколку… И замер за пушистой заснеженной елочкой.
Шаги приближались по шоссе, показался высокий человек в темном долгополом пальто, длинные седые волосы и лицо осветил лунный луч. Знакомое лицо.
Валентин крался по параллельной тропке меж редеющими елками. Догадка подтвердилась, однако удовлетворения не возникало — сковывал психологический шок, попросту, по-житейски: ну кто бы мог подумать?.. Сейчас не думать надо, а исхитриться изъять оружие.
Между тем каменные «дворцы» надвигались, они вошли в нежилое местечко — ни село, ни город. Валентин с самого начала попал в такт скрипящим шагам, а «дракончик» ни разу не оглянулся. Наконец подошли к дому Казанского, тот вошел в калитку, «сыщик», уже не скрываясь, бросился за ним, набросился, скрутил руки — упал и покатился по снегу седой парик, как отрубленная голова, — но противник вывернулся ужом, отскочил к крыльцу.
— А, это вы! — крикнул, вглядываясь, и выхватил из кармана пистолет.
Валентин, в свою очередь, наставил на него газовый, в горячке понадеясь «на авось».
Раздался выстрел, «сыщик» метнулся за ограду. Пауза. Голос — тот самый, искаженный, нечеловеческий:
— Что ж вы не стреляете?
— Нам надо поговорить. Может, договоримся?
— Вряд ли. А поговорить… что ж, можно напоследок. Прошу!
Дверь распахнулась. Валентин прошел по двору под прицелом, на крыльцо (дуло уперлось в спину), в ту комнату, почему-то (машинально) зажег ту свечу от зажигалки. Мрак слегка отступил в углы и каминный зев; изломанные тени «сыщика» и убийцы взметнулись по полу, по стенам, потолку и наконец замерли — каждая в своем уголке.
— Ну, говорите. Я вас слушаю.
— Мне хотелось бы послушать вас.
«Дракончик» поиграл пистолетом Макарова в руке.
— Какое вам, собственно, дело до меня? Вы же человек посторонний, помню вас на бульваре.
— А я вас не заметил, хотя почувствовал ее страх. Она со мной заговорила.
— Я с ними, с подонками, рассчитался.
— Вы убили троих…
— Разве троих?
— Дашу не добили. Рука дрогнула?
— Не помню. Может быть.
— А врага своего помните?
— Говорю же: всех своих врагов я… Вы остались.
— А «дракончик»? Сдается мне, что вы говорили костюмеру про себя самого, Алексей Васильевич.
Он засмеялся, однако карие, почти черные, глаза, напротив, озаренные Классическим светом, не выражали никаких чувств — пустые провалы глазниц.
— Ну, тогда я пошутил. Я еще не знал, на что способен.
— Вы не побоялись прийти на его погребение.
— Я ничего не боюсь, — ответил Алеша высокомерно.
— Марина вас узнала на кладбище.
— Она — предатель.
— Но она не могла сжечь труп, потому что попала в больницу. Кстати, из-за вас.
— После похорон!
— Нет — до. Ее отпустили на похороны мужа. Марина была вашей верной союзницей. Только уже в агонии попыталась сказать, назвать… «…убил Алешу» — послышалось мне, ведь накануне я присутствовал на ваших сороковинах. «Меня убил Алеша», — вот что, должно быть, она пыталась выговорить. |