|
Улица безлюдна, особенно ближе к концу, там, где за пышными воротами и высокими оградами прячутся от прохожего красивейшие на свете особняки. Но все это видится ему словно на экране кино... Действительность смахивает на какой-то документальный фильм. Одни кадры сменяются другими... И в то же время слышится голос диктора, комментирующего эти кадры. Этот глуховатый голос принадлежит судье Форлакруа, и на виды Версаля неотступно наплывает просторная комната в Эгюийоне с поленьями в камине, трубочным пеплом на плитках пола и окурками в зеленой фарфоровой вазе. - Мы - жители Версаля в третьем поколении. Мой отец, адвокат, всю жизнь прожил в особняке на Парижской авеню, который получил в наследство от своего отца. Белая ограда... Ворота, обрамленные двумя каменными тумбами... Золоченый герб... Медная табличка, а на ней моя фамилия... Это здесь. Мегрэ заметил дом, но ни герба, ни медной таблички уже не было. Ворота были открыты. Лакей в полосатом жилете вынес ковры на тротуар, собираясь выбить из них пыль. - Сразу за воротами - небольшой парадный двор, мощенный такими маленькими круглыми булыжниками, точь-в-точь как перед Версальским дворцом: это называется "королевская мостовая". Между булыжниками пробивается трава. Маркизы над окнами. Окна высокие, с частыми переплетами. И всюду свет. Посреди холла бронзовый фонтан, а из холла виден садик в духе Трианона: лужайка, розы... Тут родился я, родился мой отец. Тут я прожил годы, увлекаясь только литературой и искусством, заботясь разве что о комфорте да хорошем столе. Честолюбия у меня не было, я довольствовался должностью мирового судьи. Пожалуй, здесь это легче понять, чем в Эгюийонском уединении. - Несколько верных друзей. Поездки в Италию, в Грецию. Я был человек состоятельный. Красивая мебель, хорошие книги. Когда умер отец, мне уже стукнуло тридцать пять, но я оставался холостяком... Как знать, быть может, в окрестных домах благоденствуют другие такие же Форлакруа, все заботы которых сводятся к тому, чтобы жить как можно приятнее и беспечнее? Лакей уже начал коситься на этого прохожего в толстом пальто, так пристально глазеющего на дом его хозяев. Но для визита еще, пожалуй, слишком рано. Мегрэ медленно пошел назад, свернул направо, потом налево, читая названия улиц; наконец, остановился перед большим пятиэтажным домом, который был, казалось, набит жильцами. - Скажите, здесь еще живет мадемуазель Доше? - спросил он у привратника. - Да вот она сама поднимается с покупками по лестнице. Комиссар догнал ее на втором этаже, когда она уже взялась за медную ручку двери, такой же старой, как весь я дом. - Прошу прощения, мадемуазель! Вы хозяйка этого дома, не правда ли? Я ищу одного человека, который жил здесь когда-то, лет двадцать пять тому назад. Его собеседнице было на вид около семидесяти. - Входите. Я только выключу на кухне газ, а то молоко подгорит. Окна с витражами. Малиновые ковры. - Этот человек - артист. Выдающийся музыкант по фамилии Константинеску. - Помню! Он жил в квартире как раз над нами. Значит, это правда. Снова всплыл голос судьи: - Богема, неудавшийся гений. В молодости пользовался шумным успехом. Давал сольные концерты в Америке, по всему миру. Когда-то был женат, имел дочь; жену бросил, девочку увез с собой. В конце концов застрял в Версале, поселился в обшарпанной квартирке, стал давать уроки скрипичной игры. Как-то вечером у нас не хватало альта для домашнего концерта, и друзья притащили его ко мне. |
