Когда уходил на фронт, Даша была голенастым, неуклюжим подростком. На круглом лице – курносый нос, крупные, всегда смеющиеся губы.

Теперь она выросла, возмужала и стала прямо красивой, ясноглазой, с нежным румянцем на тугих щеках, темно русые волосы гладко зачесаны со лба на затылок.

Даша подошла ближе, подумала немного и вдруг приникла к нему, крепко обняв его обеими руками.

Они долго стояли, не говоря ни слова, потом Даша подняла на него глаза, налитые слезами:

– Ты уже знаешь об отце и о маме?

– Знаю, – сказал он.

Они вместе вошли в дом, Даша и Авенир, Даша растопила печь, горница сразу наполнилась привычным теплом и уютом, поставила самовар, Авенир вынул из вещмешка сало, консервы, трофейный шоколад, все то, что ему дали с собой в госпитале.

Даша сбегала домой, принесла бутылку самогона.

И они выпили вдвоем, не чокаясь, помянули родителей Авенира.

А вечером собрались в доме гости, один за другим являлись односельчане, каждый приносил с собой кто вареную картошку, кто самогон, кто ржаные лепешки, огурцы или кислую капусту, и все поминали отца и мать Авенира и расспрашивали его о том, как воевал, что видел, в каких городах довелось побывать…

Он рассказывал долго, все слушали его, не проронив ни слова, только Даша не сидела на месте, то подавала чистые тарелки, то уносила со стола грязные, успевая в то же время подбрасывать в печь свежие поленья и время от времени подогревать самовар.

Кто то сказал:

– Глядите, новая хозяйка разом появилась…

Авенир глянул на Дашины горячо, ярко вспыхнувшие щеки и вдруг подумал о том, что ему не хочется, чтобы Даша ушла к себе домой.

…– Вот так вот и живем скоро тридцать четыре года, – сказал Авенир Степаныч Козыреву, когда они уселись за стол в его доме. – Я окончил пединститут, вот уже почти четверть века работаю в школе, десять лет тому назад стал директором, Даша теперь зав. фермой, а наши две дочки вышли замуж, живут в соседних селах…

Кипел самовар, исходя паром, на большом блюде теснились пирожки с капустой, в тарелках лежали нарезанные кружочками малосольные огурцы, в стеклянной миске красовались яблоки.

– Хорошо у вас, тихо, – сказал Козырев.

– Хорошо, – согласился Авенир Степаныч.

Глянул в лицо Козырева:

– Вид у вас, скажу по чести, усталый, не хотите ли отдохнуть?

– С удовольствием, – признался Козырев. – Я ведь нынче ни свет ни заря встал…

Невольно усмехнулся.

– Что за удивительный наш двадцатый век! Утром еще был дома, в Москве, до вечера то еще не скоро, а я уже здесь, у вас, в Точечках…

– На то он и двадцатый век! – резонно ответил Авенир Степаныч и первым встал из за стола.

* * *

В тот день ребята долго бродили по лесу, вглядываясь в каждый кустик, в каждую, заросшую травой, лесную тропинку.

Но больше не нашли ничего.

– Все равно отыщем, – упрямо твердил Митя, и Петро с Колюном послушно вторили ему:

– Не можем не найти…

Все вместе они вечером отправились к Авениру Степанычу, рассказали ему о своей находке.

И вдруг обычно спокойный, умеющий владеть собой Авенир Степаныч неожиданно разволновался и, хотя он бросил курить, во всяком случае клятвенно пообещал жене – больше никогда ни единой затяжки, не выдержал, чиркнул спичкой, закурил сигарету.

– Я пойду с вами завтра в лес, – сказал Авенир Степаныч. – Прямо с самого раннего утра…

На рассвете они уже стояли возле дома директора школы – Митя, Колюн, Петро и Вера. И еще ее сестренка Дуся, хотя Дуся и была младше всех, но она так долго и настойчиво просила, чтобы ее взяли с собой, что ребята сдались…

– Так и быть, – сказал Митя.