– Я тоже, – сказал Федя, выходя опять из комнаты.

Потом он принес чайник, исходивший паром, поставил на стол сахарницу, молоко в стеклянном кувшинчике, вазочку с рассыпчатым восточным печеньем. Налил Майе в стакан огненно горячий, крепко заваренный, почти черный чай.

– Прошу, – сказал, – как говорится, не погнушайтесь.

– Чего там гнушаться? – ответила Майя, жадно отхлебнув чай и отдергивая то одну, то другую ногу, обжигаемую горячими радиаторами.

– Вы, видно, умеете хозяйничать, – сказала Майя. – У мужчин это встречается нечасто.

– Я привык, – ответил Федя. – Живу один, рассчитывать не на кого.

Подвинул ей вазочку с печеньем:

– Попробуйте, очень вкусно.

– Еще бы! – сказала Майя.

Он молча поглядел на нее. Потом спросил:

– Давайте будем на «ты»?

– Давайте, – ответила Майя, он поправил ее:

– Стало быть, давай!

Помолчали немного. Он начал первый:

– Почему ты работаешь в нашей больнице? Какой нибудь знакомый человек порекомендовал?

Майя скривила губы:

– Какой знакомый человек. Я же никого в Москве не знаю, кроме тетки.

– Как она к тебе? Ничего?

– Лучше не бывает, – усмехнулась Майя. – Я у нее остановилась, когда в Москву приехала, я хотела поступить в театральное училище. Она мне тогда сказала: на недолго можно, а после как знаешь…

– Ты что, хотела стать артисткой? – удивленно спросил Федя.

– Ужасно хотела, спала и видела себя на сцене, только ничего не вышло!

– Почему?

– Я на экзамене провалилась. Мне дали этюд сыграть, «Разлука». Говорят: представьте, что вы расстаетесь с любимым человеком навсегда, покажите, как вы с ним прощаетесь?..

– И как же ты прощалась? – с интересом спросил Федя.

– Как умела, – отрезала Майя, ей почудилась насмешка в Федином голосе, глянула на него, его глаза из за очков смотрели на нее с серьезным ожиданием, и она смягчилась.

– Конечно, – продолжала Майя, – со стороны себя трудно увидеть, мне казалось, что я очень грустная, вся подавленная и расстроенная, но это только мне, видно, казалось…

Оборвала себя. Стоит ли рассказывать обо всем? Ведь до сих пор совестно вспомнить, как она закатывала глаза кверху, протягивала вперед руки, грустно поднимала брови, все это должно было означать нестерпимые душевные муки, но тут она услышала – у нее был очень тонкий слух, – как немолодая седая дама, сидевшая возле председателя приемной комиссии, негромко сказала:

– Девочка, очевидно, по натуре очень жизнерадостна…

– Безусловно, – согласился председатель, знаменитый артист, его, наверное, вся страна знала. – Безусловно, жизнерадостность налицо, а вот сценические способности…

Он не докончил, слегка улыбнулся, а Майя остановилась, словно бы ее разом отрезвил этот барственный, с красивыми бархатными переливами голос, закрыла лицо руками и вдруг стремительно побежала к дверям.

– Я тогда весь день ходила по улицам, – сказала Майя. – Ходила и ругала себя ужасно, просто избить себя хотелось, тоже мне, звезда сцены, в театре играть ей надо, на меньшее не согласна…

Ему подумалось, что ей, должно быть, до сих пор тяжело вспоминать о своем провале.

– А по моему, ты талантливая, – сказал он. – Достаточно было сегодня на тебя поглядеть…

– Не знаю, – сказала Майя. – Может быть, ты и прав…

– На все сто, – уверенно заявил Федя. – Так что же было дальше?

– Пришла я к тетке уже поздно вечером и такая была, наверное, несчастная, что даже ей меня жаль стало.