-  Добрая женщина, - отечески обратился к ней наместник Варфоломей и патетически потряс скованными руками. - Мы мирные путники, пусти нас добром во имя милосердия…

    Женщина прервала его.

    -  Убирайтесь, бродяги, - сказала она, вытирая нос фартуком.

    -  Эй, не распускай язык, чертова баба, - возмущенно сказал Витвемахер и показал ей аркебузу. - А то всажу в тебя пулю, будешь знать. Богачка.

    -  Сукин сын, - выразительно произнесла женщина. - Срала я на твою аркебузу.

    Она сунула руку под фартук, шевельнула спрятанным на поясе пистолетом.

    В этот момент Ремедий узнал ее.

    -  Бог ты мой, - ахнул бывший солдат. - Да это же Эркенбальда!

    Он сразу помрачнел. Вспомнил бывшую товарку по скитаниям. У нее снега зимой не допросишься - с капитаном Агильбертом были два сапога пара. Тот тоже только на оплеухи был щедрый, а что до денег - удавиться был готов за гульден.

    Ремедий потянул наместника Варфоломея за рукав. Тот обернулся, и серые истовые глаза уставились на Гааза нетерпеливо.

    -  Что тебе, неразумное дитя?

    -  Пойдем отсюда, - сказал Ремедий. - Она нас не пустит.

    -  Дорожит своим добром? - хищно спросил Варфоломей. Дернул ртом, дрогнул ноздрями.

    Эркенбальда щурила глаза, оглядывая толпу оборванцев. В этот момент за ее спиной показался слуга, дюжий парень с ведром в руке. В ведре что-то дымилось, клубилось, парило - явно съестное, судя по запаху. По толпе бродяг пробежало волнение. Запах был мясной.

    -  А чего, - простодушно сказал парень, - пустили бы божьих людей хотя бы в сарайке переночевать, а, хозяйка? Доброе дело зачтется. А накормить их можно хотя бы этим.

    «Это» оказалось вареной требухой, которую Эркенбальда распорядилась скормить свиньям, прежде чем зарезать их на колбасы.

    Эркенбальда фыркнула. Ей тоже не по душе было вступать в неравный бой с десятком вооруженных мужчин, пусть даже оборванных и голодных.

    -  Ладно, пусть, - проворчала она. - Только в дом ни ногой. И посуды не дам. Пусть из ведра хлебают.

    В эту ночь они досыта наелись горячих потрохов и заснули вповалку на соломе.

    Разбудил их все тот же парень, трактирный слуга. Ранним утром всунул в приоткрытую дверь лохматую голову, впустив в душное пыльное помещение свет холодного осеннего утра, шевельнул тяжелым плечом.

    -  Хозяйка велела передать, чтоб вы убирались. Ночь прошла.

    В полумраке зашевелились тела, громыхнули цепи.

    Парень хмыкнул.

    -  Чудно, - сказал он. - Будто обоз арестантский. Давайте, бродяги, уходите поскорей. Она сказала: если вы еще четверть часа будете пердеть в ее солому, она сама в вас пернет из аркебузы.

    И хихикнув, прикрыл за собой дверь.

    Варфоломей сел, протер глаза.

    -  Экая скверная неблагочестивая баба, - заметил он. - Трясется за свое добро, по всему видать. Может, задержаться здесь, дабы сия заблудшая душа…

    -  Мы торопимся, - сказал Иеронимус.

    На опавших листьях, на траве поблескивал иней. Через час солнце растопит его, станет теплее. Только это и утешало Бальтазара Фихтеле. Бывшего студента распирало от возмущения. Надо же, какая гордячка. Со старыми товарищами как со скотом. И впрямь стоило бы проучить ее.