Бедное, бедное чадо, подумала Таасмин Манделла. По мере того, как очередь жаждущих излечения, благословения, пророчеств, прощения и исполнения молитв с шарканьем продвигалась вперед, она обнаружила, что сидит, разглядывает отражения облаков в зеркалах под крышей и думает о племяннике и войне, которую он ведет — о войне, ради которой и была ей дана ее мощь — под пустынным солнцем, открытым небом и пред глазами Панарха. Духовность в действии, вера в солдатских ботинках, ножевое лезвие революционной любви. Она правильно поступит, поддержав Конкордат. За все грехи свои они стоят за человечность, жизнь и свободу против Компании, несущей стерильность, механистическую регламентацию и полное уничтожение.

— Госпожа — Старухи из Черновы. — Стая беззубых бабушек в черных шалях склонилась в поклоне посреди цветов и стружки. Они несли уродливое деревянное изображение младенца. Его грубо вырезанный и нелепо расписанный лик имел такое выражение, как будто ему в задницу воткнули какой‑то острый предмет. — Они принесли прошение, госпожа. — Прислужница почтительно согнулась и жестами велела Старухам из Черновы приблизиться.

— Каково ваше прошение? — Солнце играло на чистой холодной воде, листья бросали узорчатые тени; Таасмин Манделла едва могла сосредоточиться на их умоляющих голосах.

— … отняли наших сынов и сынов наших сынов, отняли нашу свободу, наше достоинство, они отняли все что у нас было и вернули сломанным; они называют это «индустриальный феодализм», и за него мы хотим отблагодарить их…

— Стоп. Вы из Стальграда?

Самая старая и почтенная из бабушек согнулась в ужасе.

— Встаньте все. — Солнечный свет, тень и прохладная чистая вода испарились под лучами солнца более могучего. — Вы из… — она пошарила в памяти, проклиная себя за невнимательность., — Черновы в Новом Мерионедде?

— Это так, мадам.

— И вы унижены Компанией… вы забастовщики, я правильно поняла?

Младшая из бабушек отделилась от стаи.

— Госпожа, они вырвали пищу из наших желудков, воду от наших губ, свет от наших глаз и силу от кончиков пальцев, они выгнали нас из дома, так что мы должны или покинуть свои семьи или жить как животные, в жалких хибарах из пластика и картона! Серая Госпожа, мы молим вас — помогите! Молитесь за нас, просите за нас, донесите плач угнетенных до слуха Панарха и пусть они призовут на нас его милость, благословите нас…

— Довольно. — Несдержанная женщина вернулась на место, стыдясь своей вспышки. — Что это такое вы принесли с собой? — Старшая из бабушек подняла уродливую статую повыше.

— Это наша икона, Ясно Дитятко Черновы, которое попущением Благословенной Госпожи спасло наш город от разрушения при падении челнока, вызвав волшебный ветер, который унес опасность прочь.

Таасмин Мандела слышала о чуде в Чернове. Город уцелел, но челнок и находившиеся в нем сто пятьдесят человек испарились при столкновении с землей. Чудо классом повыше могло бы спасти и их тоже, подумала она. Статуя же была исключительно уродливой.

— Дайте ее сюда. — Таасмин Манделла протянула к идолу левую руку. Пульсирующие сгустки света заструились из электрических цепей, пронизывающих ее одежды и скопились вокруг левого запястья. Нимб стал таким ярким, что отбросил тени в самые дальние углы зала аудиенций. Она почувствовала, как волна невинности захлестывает ее: внутренняя гармония восстановилась в самом сердце, и она почувствовала себя освобожденной и прощенной. Металлические ленты, подобные фрагментам печатных плат, выстрелили из ее левой ладони и облекли Ясно Дитятко Черновы в электронный кокон. Собрание верных в благоговейном трепете наблюдала, как грубая деревянная поверхность идола покрывается пленкой схем. Электрические разряды вспыхивали на его конечностях, сияние ядерного синтеза засверкало в очах, а из уст вырвался поток закодированной машинной ахинеи.