— Это дом Манделла, не так ли?

— Да, это тот самый дом, — сказала Ева Манделла, продолжая ткать историю Дороги Отчаяния. Она не знала, реальный это человек или воспоминание. Это был высокий, загорелый мужчина в долгополом сером пустынном пальто. На спине он нес большой и весьма сложно устроенный рюкзак, из которого торчали мотки проводов и антенны. Ева Манделла слишком хорошо его помнила, чтобы он был настоящим, однако от него так сильно пахло пылью и потом, что полностью воображаемым он никак не мог быть. Имени его она, впрочем, не помнила.

— Раэл дома? — спросил незнакомец.

— Мой муж мертв, — сказала Ева Манделла. Трагедия произошла так давно, так давно остыла и выдохлась, что ничего трагического в ней не осталось.

— Дома ли Лимаал?

— Лимаал тоже мертв. — Но и он, и муж часто являлись к ней вечерами, напоминая о минувших днях. — Мой внук, Раэл–младший, он сейчас в поле — если хотите, можете поговорить с ним.

— Раэл–младший — этого имени я не знаю, — сказал незнакомец. — Поэтому я буду говорить с тобой, Ева. Не могла бы ты сказать мне, какой сейчас год?

— Сто тридцать девятый, — сказала Ева Манделла, выдернутая из пустыни призраков в умирающее лето, и по дороге пролетевшая через точку узнавания, так что теперь ей стали известны имя и лицо странника.

— Так рано, — сказал доктор Алимантандо. Он извлек из кармана трубку, набил ее и раскурил. — Или, скорее, так поздно? Я пытался попасть во время или через девятнадцать месяцев после этого момента, или около трех лет назад, чтобы узнать, что случилось, или, скорее, что случится с городом. Довольно трудно добиться точности во время далеких прыжков: десять минут назад я был за восемь миллионов лет отсюда.

Что удивило Еву Манделлу, так это не то, как быстро и как издалека прибыл доктор Алимантандо, а то, что он вообще прибыл; ибо даже она, лично с ним знакомая в первые дни жизни поселения, почти поверила, что доктор Алимантандо — фигура такая же мифическая, как и зеленое лицо, за которым он охотился.

— Значит, не нашел ты зеленое лицо? — спросила она, выбирая новую нить, серую, как пустынное пальто.

— Я не нашел зеленый народ, — согласился доктор Алимантандо, с удовольствием затягиваясь трубкой. — Но я сохранил этот город, что и было моей главной заботой. Этого мне удалось добиться, и я весьма доволен, хотя не заслужил ни слова благодарности или похвалы, поскольку никто о том не узнал. Да и сам я иногда об этом забываю: думаю, жизнь меж двух временных линий несколько размыла мои представления о том, что является историей, а что нет.

— О чем ты говоришь, глупец? — сварливо сказала Ева Манделла.

— Время и парадоксы, формирование реальности, формирование истории. Знаешь ли ты, сколько прошло с тех пор, как я шагнул той ночью во время? — Он показал один длинный палец. — Вот сколько. Один год. Для меня. Для тебя же… Ева, я едва узнаю тебя! Все так изменилось. Весь год я странствовал вверх и вниз по временным линиям, вверх и вниз, вперед и назад. — Доктор Алимантандо наблюдал за пальцами Евы Манделлы, скручивающими, разделяющими, схлестывающими, свертывающими, сплетающими нити. — Путешествия по времени вроде ткачества, — сказал он. — Не существует единой нити, бегущей из прошлого в будущее; нитей великое множество, и так же как в твоем гобелене, они пересекаются и свиваются, формируя ткань времени. Я видел эту ткань и размышлял над ее шириной; я видел столько чудесных и невероятных вещей, что если бы попробовал рассказать тебе о них, то простоял бы здесь до заката.