Так мы шли до десяти часов вечера. Провианта было очень мало и, если его не хватало пруссакам, то можно себе представить, сколько досталось на долю бедных узников, которых они вели как скотину на убой?

Мы были почти не в состоянии говорить друг с другом. К тому же всякое слово, сказанное нами, сопровождалось ударом приклада по спине. Эти люди в самом деле жестоки. Очевидно было, что они хотели угодить лейтенанту фон Граверту, и это им удавалось как нельзя лучше.

Ночь с 19 на 20 сентября была мучительнее всех ночей, проведенных нами в лесу во время побега. Да! Приходилось сожалеть о наших ночевках в кустах, когда мы были не пленниками, а только беглецами.

Еще не рассветало, когда мы дошли до какого-то болота влево от Сент-Менегульда. Здесь раскинули лагерь на два фута в грязи, не зажигая огней, чтобы не выдать своего местоположения.

От этой массы скученных людей шел ужасный смрад.

Наконец наступил день, – день в течение которого конечно разыграется сражение. Может быть Королевский Пикардийский полк также здесь… и меня нет в его рядах, среди моих товарищей!

Вокруг нас шло сильное движение. Эстафеты, адъютанты, ежеминутно мчались по болоту. Барабаны били, трубы играли. С правой стороны, время от времени, доносились выстрелы.

Наконец-то! Французы опередили пруссаков у Сент-Менегульда!

Было около одиннадцати часов, когда за мной и Жаном явился отряд солдат. Прежде всего, нас привели к палатке, где заседали полдюжины офицеров, под председательством полковника фон Граверта! Да! Он лично председательствовал на военном совете!

Нас долго не задерживали; это была простая формальность с целью удостоверить нашу личность. Жан Келлер, уже раз приговоренный к смертной казни за оскорбление офицера, был теперь приговорен вторично, как дезертир, а я – как французский шпион!

Рассуждать и спорить было нечего и, когда полковник объявил, что приговор должен быть приведен в исполнение немедленно, я воскликнул:

– Да здравствует Франция!

– Да здравствует Франция! – повторил Жан.

Глава двадцать третья

Теперь уже в самом деле пришел наш конец; ружья уже, так сказать, направлены на нас, и только остается ждать команды: «Пли!..» Ну, что же, Жан Келлер и Наталис Дельпьер сумеют умереть.

Около палатки выстроен был взвод солдат, которые должны были расстрелять нас; взвод состоял из двенадцати человек Лейбского полка под командой лейтенанта.

Нам не связывали рук. К чему? Мы все равно не могли убежать, а разве только сделать несколько шагов, чтобы быть застигнутыми прусскими пулями тут же под деревом! Ах, что бы я дал за счастье умереть в бою! Но умирать, не имея возможности защищаться, – ох, как тяжело!

Мы шли молча. Жан думал о Марте, которую никогда больше не увидит, о матери, которая будет сражена этим последним, ужасным ударом.

А я думал о сестре Ирме, о другой сестре, Фирминии, обо всей нашей семье! Вспоминал отца, мать, деревню, всех, кого любил, полк, родину…

Ни я, ни Жан Келлер не смотрели, куда нас ведут. Не все ли равно, где именно нас убьют как собак!

Разумеется, если я сам передаю вам этот рассказ, если я написал, его своей рукой, значит, я избежал смерти; но каким образом это могло случиться и какова будет развязка всей этой истории, угадать я не мог бы, будь у меня даже пылкое воображение писателя, а почему, вы сейчас поймете сами.

Нам пришлось проходить мимо Лейбского полка. Все здесь знали Жана Келлера, но ни на одном лице не выразилось даже чувства сожаления, в котором никогда не отказывают человеку, идущему на смерть.