В стенном шкафу нашлась пластиковая коробка с крестом.

— Бинт. Ещё бинт. Пластырь. Ещё пластырь. Пара пузырьков не знаю с чем. Две баночки каких-то таблеток.

— Так я и думала. Ни хрена полезного. А я свою, как назло, третьего дня опустошила и не успела пополнить. Был один инцидент… Давай сюда бинты. Мелкий, сгоняй в машину, там за моим сиденьем пакет с бутылками. Тащи его сюда.

Когда Лёшка выскочил наружу, Аннушка сказала:

— Так, пуля глубоко, не вытащить. Так что я могу только всадить вместо анестезии виски, замотать рану и надеяться, что не сдохну. Поэтому, скажи мне, пожалуйста, что ты умеешь водить машину. Хоть как-нибудь.

— Немножко умею.

— Молодец. Лучше плохо ехать, чем глубоко лежать. Надеюсь, мотор заведётся, потому что тянул он под конец совсем тухло. Я скажу, куда рулить, и постараюсь справиться с переходами, но педали временно не для меня. Главное, не вырубиться совсем… О, притащил? Отлично. Так, попробовать что ли, эту, со смешной этикеткой? Ну, за моё пострадавшее здоровье, детишки!

— Ну… Так себе виски, — сообщила Аннушка, оторвавшись от горлышка. — Этикетка — его главное достоинство. Но содержание алкоголя достаточное, чтобы смириться с тем, что мне сейчас будет очень больно.

Девушка резко перевернула бутылку над раной и заорала нечто громкое, неразборчивое, но, судя по интонации, крайне нецензурное.

— Уау! — выдохнула она. — Вот вам и антисептик… Теперь надо замотать… Надо… Перевязать…

Она резко побледнела, откинулась назад на кровать, глаза её закатились, голова упала набок.

— Она умерла? — тихо спросил Лёшка.

— Нет, — ответила Василиса. — Видишь — дышит. Просто потеряла сознание. Наверное, от боли. Помоги её уложить.

Вместе они расположили курьершу на кровати. Василиса достала УИн.

— Вылечишь её, как шмурзика?

— Надеюсь. Знаешь, на человеке это как-то по-другому воспринимается. Но, если я не достану пулю, то просто перевязка ей не поможет. Начнётся заражение, гангрена какая-нибудь, не знаю.

— Тебе не страшно?

— Очень страшно. Но я стараюсь рассуждать, как Алина, логически. Если я ошибусь, и сделаю что-то не так, то она может потерять ногу или даже умереть. Но если я не попробую, то она умрёт почти наверняка. Даже моей начальной медицинской подготовки достаточно, чтобы это понять. Посиди с ней, я сейчас.

Василиса сбегала к машине, покопалась в наборе инструмента и нашла круглогубцы с длинными гнутыми губками — единственный инструмент, который хоть как-то похож на хирургические щипцы.

Она отмыла их с мылом в туалете (вода, к её удивлению, шла из крана, как ни в чём не бывало, даже горячая) и прополоскала в виски, надеясь, что это хоть как-то сойдёт за стерилизацию. Потом несколько раз глубоко вдохнула, стараясь унять нервную дрожь в руках, и, сдвинув предохранительное кольцо, включила универсальный инструмент в «красный» режим. Так он может резать живую ткань — в обычном режиме луч проходит через неё без последствий, что сэкономило техникам Коммуны немало пальцев.

Отрегулировав красный лучик — на десять сантиметров длины и как можно тоньше, — Василиса долго примеривалась, больше всего боясь повредить кость. УИн не скальпель, ему всё равно, что резать. С трудом решившись, сделала глубокий разрез вдоль бедра, поперёк раны — и внезапно успокоилась. Наверное потому, что отступать уже поздно.

Всё оказалось сложнее, чем она себе представляла. Разрез моментально заполнился кровью.