На девятый день, вечером, когда пыльные оконца кабака светились рыжим закатным светом, в "Калараш" вошла Роза Чачанка.

– Будь здорова, Федосья Илларионовна, - устало поздоровалась она с хозяйкой. Дождавшись величественного ответного кивка, ткнула пальцем в дальний угол кабака, где, лёжа головой на бочонке, храпел Илья. - Я вот за этим.

– Хрен подымешь, - уверенно заявила Феська, вытаскивая папиросу и прикуривая у угодливо шагнувшего к ней со спичкой оборванца. - Он, голуба, вже второй день, как мёртвое тело…

Роза нахмурилась. Быстро прошла к дальнему бочонку, затормошила Илью:

– Эй! Морэ! Илья! Слышишь меня?

Он поднял голову. С трудом разлепил набухшие веки. Мутными глазами взглянул, не узнавая, на Розу и снова повалился головой на стол.

– Илья, пойдём! - сердито сказала она. - Хватит с тебя, прошу, пойдём.

Вставай, чёрт!

Илья не шевелился. За столами-бочонками вновь раздался смех; самые любопытные стали подходить ближе. Резко повернувшись на какую-то скабрёзность, Роза схватила со стола бутыль и запустила ею в говорившего:

– Да чтоб у вас кишки из зада повылазили! Воши портяночные!

Бутыль просвистела над головами босяков, разбилась о стойку, и выскочившая из-за неё Феська так рявкнула на своих гостей, что в кабаке разом стало тихо: хозяйки побаивались. А Роза уже снова трясла Илью:

– Пойдём! Ну, пойдём! Хватит, дурья твоя башка, ведь подохнешь!

Вставай, да ходу отсюда!

Вцепившись в рубаху Ильи, она с силой потянула его на себя, и он, ворча и шатаясь, начал подниматься. Роза поддержала его, повлекла за собой.

Посетители "Калараша" проводили цыган озадаченными взглядами. Феська деловито поправила повязку на лице и принялась сгребать веником осколки бутыли. Последний закатный луч блеснул на разбитом окне и погас.

Похмелье было жесточайшим. Больше всего на свете Илье хотелось, чтобы у него вовсе не было головы и нечему было бы гудеть, трещать и разламываться на части. Тошнило так, что, казалось, вот-вот вывернет наизнанку, в горле стоял кислый ком, всё тело ломило, как после хорошей драки.

Временами откуда-то всплывал мокрый ковш с кислыми щами, на лоб шлёпалась холодная тряпка, чей-то голос успокаивающе ворчал, чьи-то руки придерживали его над ведром, чьи - Илья не мог разглядеть. Несколько раз он путем колоссальных усилий задавал какой-нибудь связный вопрос, но сверху падало короткое: "Заткнись", - и Илья подчинялся. Эта жуть продолжалась целую ночь и целый день. На вторую ночь он заснул мёртвым сном.

По вытертому красному одеялу скакали солнечные пятна. Илья с трудом приподнял голову с подушки, осмотрелся. Удивлённо подумал, что находится никак не в кабаке Феськи, где уже привык просыпаться. Впрочем, всё казалось знакомым - и лошадиная шкура на стене, и протёртый до основы основы ковёр на полу, и глиняные стены, и помидоры, дозревающие на подоконнике, и пёстрая вылинявшая занавеска, откинутая на гвоздь, и обшитый лентами бубен, лежащий на грубом нескоблёном столе… Протерев кулаком глаза, Илья приподнялся на локте, обернулся - и остатки сна как рукой сняло. За его спиной, на постели, в рубашке, с распущенными волосами, обхватив руками колени, сидела и смотрела на него Роза Чачанка.

– Очухался? - спокойно спросила она. - Голова как?

– Слава богу… - машинально ответил Илья. - Роза, а… А я здесь откуда?

Роза фыркнула:

– Да уж, знамо дело, не сам пришёл.

– А как же?..

– Балда.

Она отвернулась. Установив среди помидоров на подоконнике осколок зеркала, принялась с руганью дёргать гребнем недлинные курчавые волосы. Илья отвалился на подушку, лихорадочно соображая: для чего ей это понадобилось?

С какой стати? И сидит, чертовка, мучает свои космы, вместо того чтобы поиметь совесть и объяснить ему хоть что-нибудь… Скосив глаза, он увидел, что Роза, прихватывая волосы красным платком, с усмешкой разглядывает его.