– Вы – монах. Мне сказал муж – вы из крестьян. Не удивляйтесь, что мне все известно, – дама назвала масонский пароль. – Я не знаю, как вас зовут, но в вас есть прочность. Нас всех скоро не будет, а вы всех нас переживете, все перенесете, что будет с Россией, и уцелеете. Мне хотелось с вами поговорить.

Ермолай прекрасно понимал, что даму привело в его комнату не желание поговорить, а жажда необычности приключения, свойственная избалованным женщинам ее круга в шестнадцатом году, когда в воздухе уже попахивало семнадцатым.

Ермолай извинился за свой вид – он спал в шелковой пижаме, в поездках он выдавал себя за коммивояжера, сел в кресло и четко сказал неожиданной ночной гостье:

– Да, я все переживу, что бы ни было в России. В ее прочность я верю. А уцелеете вы или нет, мадам, известно одному Господу нашему. На все его воля.

Дама заплакала, обиженно сказала:

– Вы жестоки, – и ушла, шурша шелком.

«Вот и уцелел, вот и пережил, – Ермолай двинулся к главным святым воротам. В монастырь въезжал грузовик с большемерным кирпичом. – Добрались, значит».

Украдкой проник он в кладбищенский сад и притаился за мраморным памятником. Здесь происходило что то новое. Около собора лежали свежие доски, вдоль белокаменных стен начинали подниматься леса. Из братского корпуса пронзительно пел транзистор. Между лип были видны палатки, вкусно пахло вареным картофелем. Местное общество охраны памятников ремонтировало монастырь под туристскую базу, а реставрационные мастерские приступали к реставрации собора. Рабочие, громко и весело перекликаясь, сгружали кирпич. Но, что хуже всего, из трапезной доносились детские голоса приехавших на экскурсию пионеров.

Судорожно сжимая «веблей», Ермолай был в смятении. Два месяца он не был здесь, и так все изменилось.

«Вдруг всё нашли, раскрыли? Нет, нет, все должно остаться, как было. Плита плотно притерта и сдвинуть ее, не зная секрета, нельзя».

От ужаса, что ему некуда уйти и умереть, Ермолай покрылся испариной. Так, перебегая от памятника к памятнику, он приблизился незамеченным к трапезной. Большое гулкое здание было наполнено шумом детской возни. Ребята играли в войну. Мимо него пронеслось трое разгоряченных мальчишек. Не заметили. Тихо, на цыпочках Ермолай поднялся на лестницу к заветному месту. Разгоряченная детская рожица показалась из за колонны. Раздался пронзительный возглас:

– Ребята! Здесь дедушка прячется! – детские шаги простучали по лестнице вниз. Разумнее всего было дождаться ночи, но Ермолай задыхался от нетерпения. Понимая, что он совершает безрассудство, Ермолай навалился на каменный выступ. Плита приподнялась, и Ермолай очутился в узкой щели. Из последних сил он налег на рычаг – плита закрылась.

Спустя буквально несколько минут, он услыхал крики:

– Ребята! Здесь дедушка прятался! Старый старый! Честное пионерское, вот здесь! Уйти ему отсюда некуда.

– Врешь ты все, Генка! То у тебя щука клюнула и сорвалась, то дедушка какой то спрятался. Показалось тебе.

Детские голоса затихли. Тут только заметил Ермолай, что его рука все время судорожно сжимала «веблей».

«Всё. Теперь всё, ускользнул, – у него было чувство, что за ним была целенаправленная погоня. – Теперь всё. Больше отсюда не выйду. Больше не услышу вас и не увижу».

Два крохотных круглых отверстия, проделанные в голосниках свода трапезной, чуть освещали длинное узкое помещение, встроенное в толщину стены так, что даже опытному архитектору было трудно предположить о его существовании. Здесь за толщиной стены укрывались монахи во время литовского нашествия, прислушиваясь к пьяным выкрикам разгулявшейся шляхты.