Дионисий решил написать нижний ряд – подправить древние обмоленные почерневшие образа. Ученики и сыновья сняли специальными составами копоть, заделали новым левкасом трещины и выбоины.

– Не уцелело, почти не осталось Всеволодова письма, все сызнова писать придется.

Обгорелую древнюю доску Спаса Дионисий велел врезать в новую, а края заровнять. Всего Дионисий работал над четырьмя иконами. Прозрачными водяными легко смывающимися красками он легко, чуть касаясь, обрисовывал контуры. С особенной любовью он описывал кистью чудо спасения отрока князя и его победы над татарами. Все изображения были тонкими, стройными, ясными. Сыновья и ученики писали по контурам красками, покрывали тонкими слоями охры места ликов. Работа была быстрая, с виду легкая, слаженная. Грек Николай с удивлением смотрел на такое слаженное коллективное творчество. Так не работали нигде, зрелище было удивительное.

«Легко, как птица, пишет».

Рядом с образом висела на узенькой досочке шкала всех цветов: синие, голубые, розовые, фиолетовые, серебристые. Для каждой иконы – своя шкала. Сыновья и ученики знали, что для каждого образа употребляются свои краски – для одного чуть темнее, для другого – светлее, и прежде, чем прикоснуться к доске, пробовали цвет рядом со шкалой – попали ли в тон. Квадратики с краской на шкале выкрасил сам Дионисий. Это был его старый, еще от Рублева перешедший прием, так не только образа писали, но и стенное писание, и соборы расписывали. Вся иконная дружина получала выкраски всех цветов и от них не отступала, потому все росписи сливались в единое огромное изображение, как персидская шелковая шаль, окутывающая стены.

Мало на Руси стенных росписей уцелело. Татары, батыево и тохтамышево разорение, стены повсюду закопчены от пожарищ, главы обрушились, иконы погорели.

Дионисий любил русское художество, русских изографов он ставил не ниже греческих. Беда их, что стен мало – было бы на Руси стен каменных побольше, живописание вперед шагнуло бы сильно. Сколько рублевских писем икон в пожарах погибло! Подумать страшно, и еще и еще гореть будут. У Руси врагов много и битв впереди немало. Иконописанием на Руси не только чернецы и богомазы иконные занимаются, а и князья, и бояре, и торговые люди, и горожане в свободное время пишут. Лепоту небесную приятно беличьей и колонковой кистью самому вывести. На торгах у пушных рядов вязальщики кистей всегда торчат: «Беличий волос! Колонок! Щетина!»

Отец Дионисиев, опытный воин и мореход, в молодости исколесивший и варяжские студеные берега, и Немецкое и Сурожское моря, добиравшийся и до Салоник, и до Мореи, любил в преклонных годах писать образа. Он и не только образа писал, но и виденное им – заморские города, купцов, воинов. Дионисий с детства привык к запаху чуть протухших желтков, на которых разводили краску. Рука его сызмальства привыкла скользить по изображенному – учили на Руси испытанным прадедовским способом: сведи, скопируй, а потом сам перерисуй с образца. Работа с образца – основа. Так, говорят, и в Италии мастера, срамных мужиков и баб заместо Богородицы и святых пишущие, своих учеников обучают. К итальянскому писанию Дионисий относился с любопытством.

– До чего же люди тамошние скучные – зеркало и до них изобрели, чай, а они то зеркало на полотно и доску переносят. Кого удивить и обмануть хотят? Гордость в немцах большая – себя, свой тленный облик увековечить хотят. У нас на Руси и в Греции все проще. Человек не собою горд, а тем, что он – часть мирозданья, а посему уподобимся древним эллинам и будем воспевать стройность мира сего, его лепоту небесную и разумность каждого создания Божьего. Все разумно устроено, во всем промысел Божий виден – и в лягушке, и в человеке каждая косточка к месту, и камень минерал, и цветок – все симметрично устроено.

Дионисий хотел, чтобы его образа были устроены так же разумно и ясно, как кристалл, как цветок.