Они застыли посреди крошечной комнаты: словно в легенде, где смерть встает на пути любви. Снова раздался звонок. Он сказал:

— Куда бы тебе спрятаться? — Но спрятаться в этой комнатушке было негде. — Если полиция, сваливай все на меня — договорились? Я не намерен впутывать тебя в эту историю.

— Но что толку, если…

— Ступай и открой дверь.

Он взял мистера К. за плечи, повернул лицом к стене и набросил покрывало. Открытые глаза К. оказались в тени, со стороны можно было подумать, что человек спит. Он слышал, как открылась дверь и чей-то голос сказал:

— О, простите, моя фамилия Фортескью.

В комнату робко вошел неопределенного возраста человек с залысинами на висках, в двубортной жилетке. Роз попыталась загородить ему дорогу. Она сказала:

— Что вам угодно?

Он повторил «Фортескью» со слабым подобием улыбки.

— Какого черта вы заявились?

Он, мигая, посмотрел на них. Он был без пальто и без шляпы.

— Простите, я живу наверху. Что, Эмили… извините, мисс Глоувер, дома?

Д. сказал:

— Она будет к понедельнику.

— Я знал, что она собиралась уехать, но, когда увидел в окне свет… — Он забормотал. — Боже правый, что это?

— Это, — сказала Роз, — как вы мило выразились, это — Джек. Джек Отрем.

— Он болен?

— Ему нехорошо. У нас тут была небольшая вечеринка.

Он еще колебался:

— Как странно! Я хочу сказать, что Эмили, мисс Глоувер…

— О, зовите ее просто Эммой, — сказала Роз, — мы все здесь друзья.

— Эмма никогда не устраивала вечеринок.

— Она оставила нам ключи.

— Д-да. Я понимаю.

— Хотите выпить?

Это уж слишком, подумал Д., нельзя же найти в этой квартире все что ни вздумаешь. Возможно, мы потерпели крушение, но не то кораблекрушение из детской книжки, которое подбрасывало Робинзону Крузо в нужную минуту нужные вещи.

— Нет, нет, благодарю вас, — сказал Фортескью. — Это не по мне. Я хочу сказать, что никогда не пью.

— Все пьют. Иначе не проживешь.

— Ну, разумеется — я пью воду.

— В самом деле?

— О, да, несомненно. — Он пугливо взглянул на лежащее на диване тело, потом на Д., стоявшего возле дивана, как часовой. Он участливо поинтересовался: — Вы поранили лицо?

— Увы.

Молчание стало почти осязаемым. Оно затягивалось, как проводы гостей у радушных хозяев. Наконец Фортескью сказал:

— Мне нужно возвращаться.

— Неужели? — сказала Роз.

— Нет, не буквально, конечно. Я хочу сказать, мне не хочется мешать вашей вечеринке.

Он оглядывался по сторонам, искал глазами бутылки и рюмки. В комнате было что-то такое, чего он никак не мог понять.

— Эмма не предупредила меня…

— Вы, наверное, часто разделяете ее одиночество?

Он покраснел и сказал:

— О, мы добрые друзья. Мы оба, видите ли, групперы.

— Кто-кто?

— Оксфордские групперы.

— Ах, вот что! — воскликнула Роз. — Домашние вечера, гостиница «Браунз», Крауборо…

Посыпались названия, которых Д. никогда не слыхал. Не впадает ли она в истерику?

Фортескью просиял. Его старческо-младенческое лицо напоминало широкий белый экран домашнего пользования, на котором родители показывают детям только специально отобранные, прошедшие строгую цензуру фильмы.