Даже вот и сейчас.

Стоя на своей единственной ноге, Без‑имени подбросил костыль, перехватил его за нижний конец, а затем широко размахнулся и ударил Вилла тяжелой рукоятью по лицу.

Вилл упал.

И тут же остальные зеленорубашечники принялись избивать его руками и ногами.

На какую‑то секунду Виллу пришла в голову странная мысль, что, если бы в свое время и он стал одним из них, сейчас их была бы ровно чертова дюжина, чертова дюжина и общее темное дело. Тринадцать, как колдунов или ведьм, собравшихся на малый шабаш. Вот шабаш тут и есть, а он – случайный прохожий, которого приносят в жертву дьяволу, приносят посредством пинков и ударов. А потом не осталось ничего, кроме боли и ярости, вскипевшей в нем настолько бурно, что она хоть и не могла приглушить боль, но зато полностью подавила страх, который он должен был бы чувствовать, понимая, что непременно умрет. Он ощущал только боль и изумление – огромное, словно мир, изумление, что такая серьезная, непостижимая вещь, как смерть, может случиться с ним, и где‑то рядом удивление поменьше, что Паку и его славным громилам достало духу довести задуманную ими кару до порога смерти и они даже готовы решиться на последний решающий шаг. А ведь кто они такие? Просто мальчишки. Где же они успели этому научиться?

– Помер вроде бы, – сказал чей‑то голос.

Может быть, Пака. А может, и нет. Голос донесся словно очень, очень издалека.

– А вот мы сейчас проверим.

Еще один удар сапога по уже переломанным ребрам. Вилл судорожно, всем телом передернулся и с хрипом и свистом хватил глоток воздуха. Кто‑то глумливо хохотнул.

– Это наше послание твоему хозяину, – сказал вроде бы проверяльщик. – Передай ему, если вдруг выживешь.

И тишина. Через какое‑то время Вилл заставил себя открыть левый глаз – правый заплыл до такой степени, что не открывался, – и увидел, что остался в карьере рдин. День был просто роскошный: солнечный, но совсем не жаркий. Щебетали птицы. Теплый, еле заметный ветер шевелил его волосы.

Он заставил себя подняться, с огромным трудом вылез из карьера и потащился в деревню, к дракону, плача от ярости и оставляя за собой кровавый след.

3

ПОСЛЕДНИЙ ЗЕЛЕНОРУБАШЕЧНИК

Так как дракон не доверял целительницам и не хотел пропускать внутрь себя никого из них, Вилловы травмы лечила «промокашка». Вилл лежал, а девушка стояла рядом на коленях и впитывала из его тела все страдания и повреждения, принимая их на себя. Немного набравшись сил, он сумел наконец осознать, что девушка совсем еще молодая – даже младше его самого. Безмерно смутившись, он попытался оттолкнуть ее прочь, но дракон не позволил. И только когда из него истекли последние капли боли, девочка встала.

От вида того, с каким трудом и мучениями ковыляет она к выходному люку, даже, пожалуй, и василиску стало бы стыдно и тошно.

– Скажи мне, кто это сделал, – прошептал, когда она ушла, дракон, – и мы отомстим.

– Нет.

Длительное шипение, словно где‑то в глубине драконьего горла приоткрылся, сбрасывая пар, какой‑то клапан.

– Я бы тебе не советовал так со мною дурачиться.

– Это моя проблема, а совсем не твоя, – сказал Вилл и отвернулся к стенке.

– Зато ты сам – моя проблема.

В пилотской кабине постоянно звучало еле слышное ворчание и бурчание какой‑то механики, сходившее почти на нет, когда перестаешь его замечать. Частично это было за счет вентиляционной системы, никогда не дававшей воздуху стать окончательно затхлым, хотя в нем порою и ощущался некий неприятный пресноватый привкус. Все прочие звуки производились рефлекторно – отражение процессов, поддерживающих драконью жизнь.