Но, судя по всему, он перенес все тяготы без особого напряжения.

Озерный поток мягко нес наше каноэ к дальнему берегу. Решив отдохнуть, Айанаватта вынул из узла со своими вещами тонкую костяную флейту. К моему изумлению, он заиграл сложную мелодию, пронзительную и завораживающую, которая вскоре эхом отразилась от окружающих гор и холмов, и теперь казалось, что его музыку подхватил целый оркестр. Из камышовых зарослей стаями поднимались цапли, словно исполняя под звуки флейты воздушный балет.

Отняв от губ инструмент, Айанаватта обратился к птицам с короткой хвалебной речью. Я уже начинала привыкать к тому, что он считает животных равными себе и говорит с ними так, будто они способны воспринимать глубинный смысл каждой его фразы. Возможно, так оно и было. Невзирая на все свои страхи, я не могла не наслаждаться новыми для меня, небывалыми впечатлениями. Меня переполняло чувство обостренного восприятия и благополучия. И хотя рядом со мной был Айанаватта, я подумала, что уже много лет не ощущала такого уединения; по мере того, как мне передавалось радостное, уважительное отношение Айанаватты к окружающему миру, моя уверенность крепла, и я испытывала искреннюю радость.

К вечеру мы достигли заросшего тростником устья реки у дальнего берега озера. Мы вытащили каноэ на сушу, и Айанаватта достал из узла штаны и накидку. Я с удовольствием натянула штаны и завернулась в одеяло.

Солнце заливало алыми лучами горные вершины и тенистые камыши, и воздух становился все прохладнее. Айанаватта осторожно раздул огонь и сварил на ужин вкусную кашу, извинившись, что не поймал рыбу, поскольку чересчур увлекся рассказом о столь разочаровавшим его знакомстве с Хоторном. Он пообещал добыть рыбу на следующий день.

Чуть позже Айанаватта принялся растолковывать мне суть безнравственной ортодоксии племени майя, которое он посетил на одном из предыдущих этапов своего путешествия. Их запутанные ереси отчегото беспокоили этого человека, в котором уживались образованный монах, воин и великолепный рассказчик. Насколько я могла понять, особое его неудовольствие вызывал отказ некоторых жрецов майя допустить свободу вероисповедания. Мои страхи за Ульрика совершенно улеглись, и я погрузилась в крепкий сон без сновидений.

Утром благородный воин, верный своему слову, поймал копьем двух жирных форелей и, приправив их травами из своих запасов, приготовил восхитительный завтрак. Он еще немного рассказал мне о своих приключениях в снах, о ступенях физических и сверхъестественных испытаний, которые выдержал на пути к своему нынешнему уровню могущества. Его слова напомнили мне о философии японских самураев, которые с равной легкостью сочиняли трехстишия-хокку и отстаивали свое достоинство в поединках.

Внушительный облик Айанаватты, который он сохранял даже в этих диких безлюдных местах, подсказывал мне, что он руководствуется не только соображениями эстетики и вкуса; он предупреждал возможных противников о силе и могуществе, которые им противостоят. Я сама немало путешествовала в одиночку, знала, с какими опасностями это сопряжено и насколько важно всегда выглядеть хладнокровным и уверенным в себе, иначе тебя в любую минуту могут убить или ограбить.

Я с завистью поглядывала на лук и стрелы Айанаватты, на его пару боевых дубинок.

Я ожидала, что после завтрака мы отправимся в дорогу, но мой спутник продолжал сидеть, скрестив ноги. Вынув изящную курительную чашу, вырезанную из красного камня, он набил ее травами из поясного мешочка и торжественно приладил к отверстию в ее дне пустотелый камышовый стебель. Выхватив из огня тлеющий пучок сухой травы, он аккуратно зажег трубку и глубоко втянул дым в легкие, после чего выпустил его во все четыре страны света, благодаря окружающий мир за доброту и милость. Его лицо приняло покойное, удовлетворенное выражение, и он передал трубку мне. Я с некоторой опаской последовала его примеру.