– Нет.

– Можно задать тебе один вопрос?

– Уже задал.

Он задумался.

– Тогда можно задать тебе два вопроса?

– Уже задал.

Сэм простонал и запустил в мою сторону маленькой диванной подушкой. Она описала небольшую дугу, в лунном свете похожая на черный снаряд, и, не причинив мне никакого вреда, шлепнулась рядом с моей головой.

– Тоже мне, самая умная выискалась.

Я ухмыльнулась в темноте.

– Ну ладно, вопрос так вопрос. Что ты хотел спросить?

– Тебя укусили.

Впрочем, это не был вопрос. Через всю комнату я чувствовала его любопытство, ощущала, как напряжено его тело. Я нырнула под одеяло, скрываясь от того, что он сказал.

– Я не знаю.

Сэм чуть возвысил голос.

– Как ты можешь этого не знать?

Я пожала плечами, хотя он не мог этого увидеть.

– Я была совсем маленькая.

– И я тоже. Я понимал, что происходит. – Я ничего не ответила, и он спросил: – Ты поэтому так покорно лежала? Ты не понимала, что они собираются тебя убить?

Я смотрела на темный прямоугольник ночного неба за окном и вспоминала Сэма в волчьем обличье. Волчья стая окружала меня, скаля зубы и высунув языки, рыча и наскакивая. Один из них, с обындевевшей шерстью, щетинившейся на загривке, стоял поодаль и дрожал, глядя на меня на снегу. А я лежала под меркнущим белым небом и не сводила с него глаз. Он был прекрасен: дикий и мрачный, с желтыми глазами, таящими в себе глубины, которых мне не дано было постичь. И запах у него был точно такой же, как и у всех остальных волков, которые меня окружали: густой, первобытный, мускусный. Даже сейчас, когда он лежал в моей комнате, я чуяла этот волчий запах, хотя на Сэме были медицинский костюм и новая кожа.

За окном завыл волк, негромко и пронзительно, за ним еще один. Ночной хор звучал все громче и громче, в нем недоставало скорбного голоса Сэма, но он все равно был великолепен. Сердце у меня защемило от непонятной тоски, а Сэм на полу негромко заскулил. Этот рвущий душу звук, застрявший где‑то посередине между миром людей и миром волков, заставил меня очнуться.

– Ты скучаешь по ним? – прошептала я.

Сэм выбрался из своей импровизированной постели и остановился у окна, обхватив себя руками, – незнакомый силуэт на темном фоне.

– Нет. Да. Не знаю. Мне от этого... тошно. Как будто я здесь чужой.

Как это знакомо. Я попыталась выдавить из себя что‑то такое, что могло бы его ободрить, но так и не придумала ничего, что прозвучало бы искренне.

– Но я такой, какой есть, – с вызовом произнес он, вздернув подбородок. Не знаю, кого он хотел убедить, меня или себя.

Он стоял у окна, пока волчий вой не достиг своего крещендо, и на глазах у меня выступили слезы.

– Иди сюда, поговорим, – сказала я, чтобы отвлечься самой и отвлечь Сэма. Он обернулся, но я не могла разглядеть его лица. – На полу холодно, спину застудишь. Давай забирайся ко мне.

– А как же твои родители? – спросил он, в точности как тогда в больнице. Я совсем почти уже собралась поинтересоваться, почему они так его волнуют, как вспомнила историю, которую он рассказал мне о своих родителях, и нежные бугристые рубцы у него на запястьях.

– Ты не знаешь моих предков.

– Где они, кстати? – спросил Сэм.

– Наверное, на вечеринке по случаю открытия галереи. Моя мама художница.

– Сейчас три часа ночи, – с сомнением в голосе напомнил он.

– Забирайся давай, – громче, чем намеревалась, сказала я. – Надеюсь, ты будешь хорошо себя вести. И не вздумай отбирать у меня одеяло. – Он все еще колебался, и я попросила: – Поторопись, пока не рассвело.

Он послушно поднял с пола подушку, но перед кроватью снова замялся.