— О господи, — ахаю я и зажимаю рот ладонью. Эта фотография в рамке на стене дома Морган Бейнс — такая же, как и в статье о смерти Эрин, которую я прочла на своем компьютере. Старшая девушка, которой около двадцати, — бывшая невеста Уилла, Эрин. Видимо, снимок сделан всего за несколько месяцев до ее смерти. Девочка — ее младшая сестра.

Я чуть не захлебываюсь собственной слюной. Берг похлопывает меня по спине и спрашивает, всё ли в порядке. Утвердительно киваю, поскольку говорить не в состоянии.

— Неприятное зрелище, да? — Полицейский думает, что мне плохо от вида трупа.

Теперь я понимаю то, о чем не догадывалась раньше. Женщина на фотографии — сидящая на стуле мать семейства — теперь постарела. Ее каштановые волосы поседели, она заметно похудела — настолько, что совсем высохла.

В это почти невозможно поверить. Этого не может быть!

Женщина на снимке — мать Морган. Я видела ее на поминальной службе. Женщина, которая лишилась еще одного ребенка много лет назад — и с тех пор изменилась навсегда, по словам ее подруг Карен и Сьюзен.

Но одного я не пойму. Если все так и есть, значит, Морган — сестра Эрин. Морган — та маленькая десятилетняя девочка на фотографии…

Почему Уилл не рассказал мне об этом?

Кажется, я знаю почему: из-за моих же комплексов. Что бы я сделала, узнав, что совсем рядом живет сестра Эрин? Теперь я понимаю, что дружба Уилла и Морган была настоящей. Взаправдашней. Потому что оба они обожали ту единственную женщину, которую Уилл любил больше меня. Эрин.

Комната вокруг то расплывается, то снова становится четкой. Я часто моргаю, пытаясь прекратить это. Сидящий рядом офицер Берг раскачивается на стуле. На самом деле он даже не шевелится — проблема в моем восприятии. В моей голове. Черты его лица начинают смягчаться. Комната и стены внезапно расширяются. Слова полицейского практически тонут в потоке моего сознания. Я вижу, как шевелятся его губы, но с трудом воспринимаю слова. Сначала вообще не понимаю, о чем он говорит.

— Прошу прощения, повторите, — громко говорю я.

— Уилл сказал, что вы часто ревновали и комплексовали.

— Вот как?

— Да, так, доктор Фоуст. Говорит, он в жизни не подумал бы, что из-за ревности вы способны на крайности, но в последнее время вам приходилось нелегко. Вы были сама не своя. Он упомянул приступ паники и вынужденное увольнение с работы. Уилл сказал, вы не склонны к насилию. Но, — повторяет Берг, — в последнее время вы были сама не своя. Что скажете?

Я молчу. Как раз в этот момент начинается головная боль, которая медленно поднимается по затылку, вонзается между глаз. Крепко зажмуриваюсь и прижимаю кончики пальцев к вискам, чтобы заглушить ее. Видимо, у меня резко упало давление, потому что вдруг стало трудно слышать. Офицер Берг спрашивает, всё ли в порядке. Но его слова звучат глухо. Я словно под водой.

Дверь открывается и закрывается. Полицейский с кем-то говорит. Они ничего не нашли и теперь обыскивают наш дом, потому что Уилл дал согласие…

— Доктор Фоуст? Доктор Фоуст?

Меня трясут за плечо.

Когда я открываю глаза, на меня таращится какой-то старичок. У него текут слюни. Смотрю на часы, затем на свою рубашку. Голубая пижамная рубашка застегнута — вот же занудство — на все пуговицы так, что меня тошнит.