Вот оно, расчлененное тело, женщина, нож, кровь — на этот раз карандашный набросок в блокноте. Дело рук Отто. То самое изображение, которое я находила по всему дому.

— Это нарисовала не я, а мой сын, — возражаю я. Но женщина отвечает «нет».

У нее своя теория по поводу этого рисунка: его автор — мой альтер, ребенок внутри меня. Я громко смеюсь над нелепостью утверждения. Если это сделал какой-то внутренний альтер, значит, она считает, будто это нарисовала я. Что я разбросала рисунки на чердаке и в коридоре, а потом сама же их нашла.

Но я ничего не рисовала. Иначе я помнила бы это.

— Я это не рисовала.

— Конечно, не рисовали, — соглашается женщина. На долю секунды кажется, что она верит мне. До ее следующих слов: — Не конкретно вы. Не Сэйди Фоуст. При диссоциативном расстройстве личность раскалывается на несколько. И у каждой формируется своя идентичность с выдуманным именем, внешностью, полом, возрастом, почерком, манерой речи и так далее.

— И как же зовут эту девочку? — бросаю я вызов. — Если вы разговаривали и рисовали с ней, то должны знать ее имя.

— Я не знаю, Сэйди. Она застенчива. Чтобы завоевать ее доверие, понадобится время.

— Сколько ей лет?

— Шесть.

Женщина рассказывает, что девочка любит рисовать и раскрашивать, а еще играть в куклы. У нее есть любимая игра — женщина участвовала в ней, чтобы побудить девочку открыться. Она назвала это игровой терапией. Они взялись за руки и бегали кругами прямо здесь, в этой комнате. А потом резко замерли, словно статуи, когда голова сильно закружилась.

— Девочка называла это игрой в статую.

В статую — потому что обе стояли, как статуи, пока одна из них не потеряла равновесие и не упала. Пытаюсь представить картину: девочка и женщина вместе бегают кругами. Вот только девочка — альтер, и, если верить всему сказанному, это никакая не девочка, а я сама.

Краснею от одной мысли, что я, тридцатидевятилетняя женщина, могла держаться за руки и кружиться по комнате с другой взрослой женщиной. И замирать как статуя. Что за абсурд… Не могу принимать это всерьез.

Пока не вспоминаю слова Тейта:

«Поиграем в статую, поиграем в статую!»

Это задевает меня за живое.

«Мама — врунья! Ты знаешь эту игру».

— У страдающих диссоциативным расстройством в среднем около десяти альтеров, — сообщает собеседница. — Иногда больше или меньше. Бывает, доходит до сотни.

— И сколько у меня, по-вашему?

Я не верю ей. Это просто какая-то хитроумная афера с целью очернить мою репутацию, подвергнуть сомнению мое здравомыслие и навесить на меня убийство Морган.

— Пока я познакомилась с двумя.

— Пока?

— Их может быть и больше. Диссоциативное расстройство идентичности часто начинается после того, как с пациентом жестоко обращались в детстве. Формирование альтеров — своего рода защитный механизм. Они служат разным целям — например, оберегать своего хозяина, говорить за него, прятать болезненные воспоминания.

Пока она объясняет, я представляю, что во мне живут паразиты. Это напоминает мне буйволовых скворцов — птиц, которые поедают личинок, живущих на спине у бегемотов. Когда-то это считалось симбиотическими отношениями, пока ученые не выяснили, что на самом деле птицы-вампиры буравят кожу бегемотов, чтобы пить их кровь. Тоже мне симбиоз…

— Расскажите о вашем детстве, доктор Фоуст, — просит собеседница.

Начинаю рассказывать, хотя помню не слишком многое.