— Да? А какие универмаги вам нравятся? «Селфриджес»? А Джорджине нравится держать лошадь в Пюстершире. Она совсем не такая, как мы. В ней живет типичная английская заносчивость. Вчера она участвовала в соревнованиях. Скачки — это очень важное спортивное событие. Знаете, что это такое? Ну конечно же не знаете. От этого тошнит физически, настолько это страшно. Высоченные барьеры. Настоящее безумие, но англичане в восторге. В любой момент лошадь может упасть, и ты разбиваешься насмерть, сломав себе шею.

— Да, конный спорт — опасная штука.

— Просто сумасшедший дом, — согласилась Сара. — Но Джорджине нравится.

— А вам что нравится?

— Что мне нравится больше всего? Что ж, тем, что мне больше всего нравится, я заниматься не могу, сейчас мне это не потянуть, и потому в ближайшем будущем я не возлагаю на это никаких надежд. Это то, чем занимаетесь вы, а также моя мать. Но у писателей очень трудная жизнь, трудней и представить себе невозможно.

— Есть и более тяжелые профессии.

— Не разыгрывайте из себя скромника. Вы думаете, что ваши страдания заставляют людей восхищаться вами. Говорят, если ты познакомишься с писателем, тебе становится гораздо сложнее ненавидеть его творчество, — проще было бы взять его произведение, открыть, а затем швырнуть изо всей силы через комнату.

— Не всем так везет. Кое-кому гораздо проще ненавидеть писателя, если ты знаком с ним лично.

— В детстве, я помню, меня сразу же начинало тошнить, как только мне приходилось выступать на сцене или декламировать стихи. Но поскольку я всегда ожесточенно боролась за право называться хорошей девочкой, мне пришлось и выступать, и декламировать. В результате я получила стойкое отвращение ко всякой работе, которую мне нужно сделать. Я никогда не справлялась с работой по-настоящему. То же самое относится и к Марии — но она вообще не может работать. Не знаю, что она делала все последние годы; насколько я помню, она до сих пор возится с двумя-тремя недописанными рассказами, которые начала сочинять еще в школе. Но зато она красивая и испорченная, и все хотят на ней жениться. Я же не готова торчать все время дома, находясь в рабской зависимости от других. Для меня это хуже ада.

— Разве это зависимость? Неужели это для вас — ад кромешный?

— А что делать умной женщине, которая тянет на себе весь дом, вкладывая в семью и свою энергию, и свою душу, а в конце концов, по весьма естественным причинам, от нее уходит муж — в какой-то момент просто исчезает из родного дома или же, как это было в случае с нашим дорогим папашей, бросает семью ради шестидесяти двух девиц? Мне кажется, такой вариант существования постепенно уходит в прошлое по одной простой причине: умные женщины не готовы впадать в зависимость от своих мужей.

— Мария — умная женщина.

— Разве ей недостаточно было первого раза, когда она по горло нахлебалась семейной жизни?

— Он был настоящее чудовище, — заметил я.

— Вовсе нет. Вы когда-нибудь видели его? У него масса прекрасных качеств. Мне он безумно нравился. Временами он бывал бесконечно мил.

— Я уверен, что так и было. Но если ты эмоционально устраняешься из жизни своей половины, как это сделал он, то духовная связь в конце концов распадается.

— Только если ты безнадежно зависишь от своего супруга.

— Нет. Только если ты хочешь поддерживать человеческие отношения с человеком, который вступил с тобой в брак.

— Мне кажется, вы живете жизнью обманщика, — заключила Сара.

— Вы и вправду так думаете?

— Если говорить о Марии — да.