– Ты, наверное, удивляешься, почему Эрикссон не загремел в кутузку? – спросил Перссон.

Он определенно умел читать мысли. – Эрикссон и его верные друзья?

– Да. Почему?

– Удивляешься… – Перссон вздохнул. – Это было еще до меня, так что тебе лучше спросить Берга, но…

– Я спрашиваю тебя.

– Я все знаю, – грустно сказал Перссон. – Жена Эрика звонила перед твоим приходом.

– Как с ним?

– Он умирает, – ответил Перссон, – вот так с ним, раз уж ты спрашиваешь… По мне бы жил да жил. Шестьдесят пять – не возраст умирать.

Нет, подумал Юханссон, шестьдесят пять – не возраст. Особенно если тебе уже перевалило за пятьдесят, как ему самому… Или шестьдесят семь, как коллеге Перссону в кресле напротив.

– Так вот, о причинах, по которым Эрикссона и его приятелей оставили на свободе. Я, знаешь, полицейский, и в политике никогда силен не был, но раз уж ты меня спрашиваешь… – Перссон замолчал, покачивая головой, и подлил в рюмки коньяку.

– Ты просматривал материалы следствия по убийству, – напомнил Юханссон. – Почему?

– Если уж ты спрашиваешь, – задумчиво продолжил Перссон, как будто и не прерывался, – могу только сказать, что я просматривал материалы по той же причине, по какой мы оставили малыша Эрикссона на свободе, а не сунули за решетку за содействие в теракте.

– Что же за причина?

– Видишь ли, это было бы малоприятно не только для Эрикссона, потому что он работал и на нас. Помогал, среди прочего, держать в поле зрения этих ошалевших студентов, которым уже было мало швырять помидоры в таких, как ты и я.

Получается, что я был прав, подумал Юханссон. Эта мысль пришла мне в голову, когда я садился в такси.

Потом они поговорили о деятельности Эрикссона – осведомителя тайной полиции. Эрикссон активно стучал с конца шестидесятых до середины семидесятых.

– В середине семидесятых от него отделались, – сообщил Перссон. – После посольства Берг решил от него отказаться.

– А его об этом поставили в известность? – спросил Юханссон.

По‑видимому, нет. Насколько Перссон знает – ведь он тогда еще не служил в СЭПО, – Эрикссон был настолько тесно связан со своим работодателем, что решили не рисковать. Он еще довольно долго значился в платежной ведомости «закрытого» сектора в качестве «внешнего сотрудника».

– Этот подонок нагрел нас на много тысяч, – вздохнул Перссон.

– Значит, ты считаешь, он вел двойную игру?

– Именно так. Я‑то его никогда не встречал, но ребята рассказывали – редкий был мерзавец. Муха помойная. Где дерьмом запахнет, он тут как тут.

– А не может быть так, что это не вы его использовали, а он вас? То есть он был не вашим агентом у тех, а их агентом у вас? – спросил Юханссон.

А вы еще и платили ему за это, подумал он. Пикантная деталь.

– Нет, – сказал Перссон. – Он просто был из тех, кто мосты за собой не сжигает. Были же и другие осведомители, и слышал бы ты, что они говорили про Эрикссона. В истории с посольством он посчитал, что террористы окажутся в выигрыше и его не забудут. Собачьей преданностью он, прямо скажем, не отличался.

– Значит, не особо привлекательный субъект?

– Подонок, – убежденно отрезал Перссон. – Жалко, его уже не было, когда я пришел в контору.