С отвращением отдернул он руку от шеи, вокруг которой словно бы уже обвилась намыленная веревка. Вот и еще одна разыгранная им идиотская комедия, еще одна сиеста, потерянная по вине его больного воображения. Он зашевелился в постели, нащупывая пачку сигарет — только для того, чтобы выйти из бездействия; во рту все еще не исчез неприятный вкус сновидения. Он зажег спичку, начал пристально смотреть на нее, пока она не опалила пальцы; пламя отплясывало в его глазах. Потом — непонятно зачем — подверг себя подробному изучению в зеркале, висевшем над раковиной. Надо принять душ, позвонить Морелье и назначить ей встречу у сеньоры Белькис. Еще одна потерянная сиеста; эта мысль терзала его, подобно москиту, он отогнал ее не без труда. Сумеет ли он когда-нибудь разделаться с этим наследием детства: представлять себя могучим героем, когда мутной февральской ночью снятся долгие приключения — а в конце поджидает смерть, под городской стеной или на эшафоте? Мальчишкой он любил превращаться в пирата, отважного рыцаря, Сандокана, и любовь для него была подвигом, достойной наградой которому могла служить лишь смерть. А как здорово было чуть позднее, подростком, видеть себя израненным, обреченным на гибель — о, эти революции в часы сиесты, мятежи, во время которых лучший друг сохранял себе жизнь ценой его собственной! — и уходить во мрак в сопровождении изысканной фразы, с удовольствием ее создавая, оттачивая, полируя... Несколько обкатанных сценариев:

а) революция, — Иларио противостоит ему из вражеского окопа. Дальше происходит следующее: окоп берется штурмом, Иларио в безвыходном положении, они встречаются посреди хаоса и разрушения, он спасает Иларио жизнь, меняясь с ним формой и отпуская его, — а сам пускает себе пулю в лоб, чтобы замести следы; б) спасение Морельи (всегда видится не очень четко): он в агонии — операция не помогла — Морелья берет его за руки, рыдая; пышная фраза на прощание, прикосновение губ Морельи к его лбу, покрытому испариной; в) смерть на эшафоте среди толпы народа; он — выдающийся персонаж, осужденный за цареубийство или государственную измену: сэр Уолтер Рэли, Альваро де Луна и так далее. Последнее слово (грохот барабанов заглушает голос Людовика XVI), палач подходит к нему, великолепная улыбка презрения (Карл I), — и ужас публики, изумленной подобным мужеством.

Итак, он понемногу выбирался из своего сна — усевшись на край постели, продолжая смотреть в зеркало, охваченный досадой: разве ему не тридцать пять лет, разве это не глупо — сохранять старые детские привычки, да еще воображать себе все это в такую жару... Что на сегодня? Смертная казнь в уединенной обстановке: в каком-нибудь лондонском застенке, где вешают почти без свидетелей. Конец не очень-то радостный; но тем не менее он заслуживает тщательного обдумывания. На часах четыре с минутами. Вот и еще один потерянный день...

А не поболтать ли ему с Морельей? Он набрал номер, все еще ощущая во рту противный вкус сновидения — а ведь он совсем не спал, всего лишь прокручивал в уме свою смерть, как делал это ребенком. С той стороны сняли трубку. «Алло!» — было как будто сказано голосом не Морельи, а какого-то мужчины. Он сдавленным шепотом произнес: «Морелья», — и вот донесся ее свежий, отчетливый голос, со всегдашним приветствием, но чуть менее непринужденным, чем всегда, — именно потому, что для Реми оно неожиданно прозвучало слишком непринужденно.

От него до Морельи километра четыре. Две минуты на машине. Почему он ей не сказал: «Увидимся в восемь у сеньоры Белькис?» Когда он добрался до ее дома буквально вывалившись из такси, было четыре с четвертью. Он вбежал в вестибюль, затем на второй этаж, остановился перед дверью красного дерева — справа от лестницы, — открыл ее, не постучав.