В день его возвращения Дуняша пораньше вернулась с работы, чтобы приготовить ужин. Первым делом отправила в холодильник бутылку белого вина. Почему-то хотелось устроить маленький домашний пир. Она запекала рыбу, колдовала над сливочным соусом, резала душистую зелень и почти все успела сделать к тому моменту, когда в дверь позвонили.

Сначала появилась роза. Распустившаяся, нежная, кремовая.

– Я принес тебе розу в бокале золотого, как солнце, аи, – Ваня переступил порог с Блоком на устах.

Дуня сделала шаг назад, освобождая проход. Прижавшись щекой к двери, она завороженно смотрела на цветок.

– Ваша роза, мой рыцарь, прекрасна. Значит, ты будешь здесь до зари? – поинтересовалась она тихо, наконец подняв глаза на Ваню.

Он улыбнулся. Дверь закрылась. Дуня взяла розу и обняла своего романтика.

– Привет, – прошептала, целуя в теплые губы.

В то же мгновение послышался звук упавшего рюкзака, и крепкие руки обняли Дуняшу и прижали к себе. А поцелуй никак не хотел заканчиваться. Его совсем не смущал ни тесный коридор, ни то, что пора бы снять верхнюю одежду, закрыть на ключ дверь.

К действительности вернул цветок, показав свои шипы и уколов палец. Дуня оторвалась от дарящих искры губ, пробормотала:

– Нам надо спасти розу от засухи.

– Пойдемте же спасать кошку! – тихо сказал Ваня фразу из старого кинофильма, а потом добавил: – Тьфу, розу.

Дуня улыбнулась. Она тоже любила это кино.

Пока Иван разувался, снимал с себя куртку, Дуняша наполнила вазу водой и поставила в нее цветок. Потом вытащила из шкафа махровое розовое полотенце – то самое, которое давала ему в самую первую ночь в ее квартире, – и с улыбкой протянула Ване. Как-то негласно это полотенце стало его. Розовое, мягкое, абсолютно гламурное. И Дуня совершенно четко хулиганила каждый раз, протягивая его Ване. А он каждый раз невозмутимо полотенце забирал. Оба слишком хорошо помнили тот майский вечер.

Он отправился в душ, а она на кухню – делать последние приготовления к ужину. Через пару минут тарелки были расставлены, бокалы тоже. Салатник со свежими овощами красиво возвышался на столе. А вода в душе не текла. Дуня подошла к двери ванной и тронула ручку пальцами. Но не повернула. Замерла, прикоснувшись виском к деревянной поверхности. Их разделяла всего лишь дверь. Он там, наверное, стягивает с себя рубашку, улыбается, глядя на розовое полотенце, кладет на полку бритвенный станок, который брал с собой в поездку. И ужасно хотелось повернуть ручку…

– Ну, заходи, давай, – послышалось с той стороны.

Дуня не стала задаваться вопросом, откуда он знает, просто открыла дверь.

Ваня стоял вполоборота. Уже без рубашки. В одних джинсах. Слегка повернув голову, он смотрел на нее.

Ванная была крохотная, но Дуне казалось, что идет она долго, с каждым движением в который раз вбирая в себя линию его плеч, темную вязь татуировки, чуть загорелый цвет кожи…

Дойдя, она прижалась щекой к его спине между лопаток и обняла. Как давно Дуняша не дышала им… целую неделю.

– Что так долго? – хрипловато спросил он. – Думал, не дождусь.

– Я готовила ужин, – ответила Дуня, медленно водя щекой по его спине. – Он сейчас безбожно стынет…

– Пусть стынет. Разогреем… потом.

Московская жизнь быстро брала людей в оборот. Скоростной ритм большого города, казалось, сокращал сутки. Ноябрь пролетел стремительно, уступив место декабрю. А декабрь жил ожиданием Нового года.

Предновогодняя Москва Ивана и восхищала, и раздражала одновременно.