Предновогодняя Москва Ивана и восхищала, и раздражала одновременно. Восхищала тем, что в это время в ней появлялось и проявлялось столько всего, что хоть камеру из рук не выпускай. И даже привычная в последнее время декабрьская столичная слякоть казалась необходимым условием для того, чтобы более ярко подчеркнуть блеск и разноцветье новогоднего убранства. А раздражала тем, что ничего не успевал и Дуню почти не видел. Но все должна была компенсировать новогодняя ночь, только их – так они решили. Встретить Новый год дома и вдвоем. А сегодня всего лишь двадцать восьмое и относительно свободный вечер.

Иван переложил пакет из супермаркета в левую руку и полез в карман куртки за ключами. А потом вдруг замер со связкой в руке. И почему-то вспомнил свое первое утро в квартире, которую сейчас собирался открыть. Нет, на самом деле то утро было третьим – если начинать отсчет с мая. Но настоящим первым было именно оно – на следующий день после возвращения из Коломны. И отчетливо припомнилась собственная какая-то непонятная неловкость. До того утра они несколько дней были с Дуней неразлучны, и все время на его территории – в его номере, в доме, где Ваня вырос. А теперь… И утро, и им надо бежать каждому по своим срочным делам. Будто на минутку вернулся тот май, когда они были еще никем друг другу. Только случайными попутчиками. И пока Иван мучительно соображал, как сказать о том, что занимало его мысли, Дуня молча положила колечко с двумя ключами на стол. А потом тихо сказала:

– Это твои.

И все сразу встало на свои места. И с того утра они просто начали жить вместе. И именно эти ключи сейчас лежали в его ладони. Колечко теперь украшало красное попсовое сердечко – предмет регулярных ехидных царских замечаний.

Тобольцев повернул ключ в замке. В квартире горел свет, пахло вкусной едой, а с кухни доносился звук работающего телевизора.

– Дуня, я забыл, что ты просила с утра купить, поэтому купил торт. Твой любимый.

– Это какой же?

Тобольцев разогнулся, успев снять кроссовок только с левой ноги. Встретила его… не Дуня. Но интонация вопроса и выражение глаз не оставляли сомнений, кто эта женщина. Слишком знакомая интонация в голосе и очень узнаваемое выражение глаз.

– Здравствуйте. Я Дунина мама. А вы кто?

– А я… – Иван потянул вниз носком пятку обуви на правой ноге. – А я Дунин… Ваня.

– Дунин – это фамилия?

Притаившаяся в уголках губ усмешка была тоже ужасно знакомой.

– Нет, это не фамилия. Это… А пойдемте чай с тортом пить и знакомиться?

Светловолосая женщина с умными и ироничными глазами проследила за тем, как на тумбочку легли ключи, и кивнула.

– Пойдемте. И ужин готов. Торт, я надеюсь, «Ленинградский»?

– Разумеется.

Уже когда состоялось знакомство, был съеден ужин и разлит по чашкам чай, раздался звонок Ваниного телефона. В трубке послышался запыхавшийся царский голос:

– Ваня, я совсем забыла! Там мама моя приехала, я ее встретила, домой отвезла, а потом замоталась и тебе не позвонила сразу. Ты не пугайся, если что.

– Чего мне пугаться? – Тобольцев отрезал кусок, положил на тарелку и пододвинул своей визави. – Мы уже познакомились и чай пьем. С твоим любимым тортом. Ты скоро? А то торт заканчивается.

Ответом ему был смех Дульсинеи.

На Новый год мама не осталась.

– Твой отец уже пригласил к нам соседей на праздник, так что придется много всего готовить.

– Тетя Оля пожалует со своими фирменными салатами? – поинтересовалась Дуняша.

– Обещала.

Ранним утром тридцатого декабря Ваня с Дуней проводили маму на вокзал и посадили ее на поезд.