— Не застудись, сынок, — сказала старуха.

— Отстань, бабка.

— Не ори на меня, у меня голова трещит от давления. Тридцать лет на таблетках, чую, кровь в голове вся загустела.

— В таком случае, мозг у тебя должно быть вкусный.

— Заткнись и слушай. Ты никто, ты мое говно. И будешь никто, покуда не женишься, только за тебя, урода, ни одна девка не пойдет, — старуха неожиданно застонала, закатив глаза. — Господи, как голова болит. И нет покоя ни днем, ни ночью. Будто кувалдой изнутри молотят.

— Сдохнешь ты скоро, а я возьму и женюсь, — с вызовом заявил Петька, старуха посмотрела на него с сожалением.

— На ком? На псине своей? И для этого я растила тебя, прынца такого, всю жизнь головой маясь?

Петр стоял перед ней со спущенными штанами, со сморщенным задом, невзрачный, неопрятный, и разило от него застарелым потом и мочой даже на расстоянии, видно у парня были проблемы с недержанием, вернее, у него их не было, было недержание, а трусы он похоже никогда не менял, и они разлагались непосредственно на теле.

Да, материнская любовь слепа.

— Псину сколь не корми, все по кобелям будет бегать. Я тебе всю жизнь об этих сучках твержу, да все без толку. Что ж будешь делать, коль она с другим?

— Пристрелю.

— Кишка тонка. Прошлой ночью ты пять разов к псине бегал, все никак не мог насытиться. Я от головы в голос голосила, так ты только смеялся. Когда молодая была, нужна была мамка, а теперь постарела, собакой занялся.

— Заткнись, бабка, а не то в глаз дам.

Старуха оглядела двор, и глаза ее как две булавки уткнулись в открытую калитку.

— Ты чего ворота расхлебенил? Ишь чего удумал. А как собака сбежит, опять на меня всю вину взвалишь, что это я старая виноватая, и все беды у тебя от меня.

— Калитку ты оставила, бабка. А собака не сбежит, она на цепи в подвале сидит.

Старуха обвела сердитым взглядом двор, туман к этому времени совсем осел, так что притаившихся можно было углядеть при желании, многие предметы стали видны, ранее неразличимые в тумане. Тут и там возвышались кучки затвердевших человеческих экскрементов, видно Кривоноговы не утруждали себя посещениям нужника. Землю устилал толстый слой перегнивших листьев, не убираемых годами. Из-под него выглядывали толстые пожелтевшие мослы, похоже, лошадиные. Оправдывая предположение, чуть поодаль лежал уныло длинный конский череп.

— Там кто-то есть, сынок, — прошамкала старуха. — Я их дух чую. У нас так не пахнет. Неси ружо.

Петр нырнул в дом, Бен уже вскочил, не таясь, и потащил Полину к выходу. Шаги грохотали на веранде, лязгал металлический затвор. Бен ни секунды не сомневался, что по ним будут стрелять. Он выволок девушку за калитку и сразу рванул вбок, под прикрытие железных ворот.

Оглушительно грохнуло, по воротам изнутри словно сыпанули гороха, и на трухлявой поверхности появились в круговую отверстия, в каждое из которых можно было просунуть палец. Они побежали прочь и успели укрыться от выстрела из второго ствола за подвернувшимся «Москвичем-412». Бедный автомобиль подпрыгнул, прежде чем рухнуть на простреленные скаты.

Пока Петр перезаряжал, они успели нырнуть в проулок. Полина опрометью кинулась дальше, не разбирая дороги, похоже, он ничего не видела и не хотела видеть от страха. Бен остановился, и, переводя дух, осторожно выглянул.

Являя собой образец законченного психа и видя, что беглецов не догнать, Петр стал вымещать злобу на безвинном автомобиле. Для начала он засадил в него из двух стволов, но этого ему показалось мало.