|
Впрочем, не знаю, где он околачивается… А что, если позвонить его родителям? С каким то лихорадочным нетерпением – и откуда только оно взялось! – Рене Луазель оглядел комнату, ища телефонную книгу. – Она в магазине, – сказала Натали, – там и телефон. Вот сюда, в эту дверь… – Нет, – объявил Рене Луазель, вернувшись, – по моему, они не в курсе дела… Они меня просто обругали. Он стоял, бессильно уронив руки, высокий, чернобровый, растерянный, со страдальческим взглядом… Очевидно, в обычное время он не прочь посмеяться… Из всех детей на него со временем будет похож один только Малыш. – А возможно, они все таки вместе? Натали старалась уцепиться хоть за эту надежду. – Нет, мало шансов, они больше не встречаются. Оливье разочаровался в Дани. Простите меня, мадам, но с нашим семейством у вас столько хлопот… Если бы только вам удалось вернуть нам Оливье, как в прошлый раз! – Рене Луазель вынул носовой платок, вытер лоб, кончики пальцев. – Бедный малый, он просто не мог больше ждать, слишком развито у него воображение, ему не терпелось, пусть бы скорее все началось… Я уверен, он не смеет вернуться, ему стыдно. Он не будет знать, как объяснить свой поступок… Если он явится к вам, мадам… – О нет! Я его стыдить не буду, – Натали даже негромко рассмеялась от такого предположения. – Он, ваш Оливье, и сам не знает, что с ним делается. Он также создан для таких историй, как я для вольтижировки… Мозги набекрень, и, простите, кишка тонка. Один бог знает, что он такое насочинит, лишь бы заслужить ваше уважение, лишь бы вы его не запрезирали. Он отлично знает, что в ваших глазах это слишком серьезное дело и тут играть комедии не положено. Должно быть, жить в Доме политического борца не так то легко. – Боюсь, вы не совсем точно себе представляете, мадам, как обстоит дело!… Придерживаешься определенных убеждений… все очень просто, иными словами, воспринять их ничуть не труднее, чем, скажем, научить детей быть честными; это делается как то само собой: не надо лгать, не надо воровать, надо защищать рабочих, трудиться, чтобы зарабатывать себе на жизнь… Только не подумайте, что наши дети живут в какой то неестественно напряженной атмосфере… Мы не семейство из романа Доде наизнанку! Да и Оливье не создан для того, чтобы убивать других, убить себя… Он проглотил конец фразы, боясь сказать: «Или дать себя убить…» – Да, – повторил Рене Луазель, – трудно даже выговорить… Непостижимо… Он откланялся и ушел. Натали осталась одна. Что? Что тут можно сделать? Натали не хватало Луиджи, она ждала его, прислушивалась… Воистину непереносимо это состояние тоскливого страха, надо что то сделать, лишь бы его отогнать… Говорить, рассказывать… Может быть, позвонить? Но кому? Все было недвижно, а «Голем» – новая ее иллюстрированная серия, автомат, которому дал жизнь некий пражский раввин, знаток каббалы, – Голем с его монгольским лицом, такое лицо она сама ему сделала, подмигивал ей, строил гримасы, отводил глаза… Натали внимательно его разглядывала: как странно он держится, весь как то клонится вперед, словно вот вот рухнет наземь, словно во лбу у него свинцовый груз… Шаги! Нет!… Да, шаги, кошачьи шаги наступающей ночи, вот что ее ждет… Где же Оливье, где он?… Что он опять натворил такого, если не смеет поднять глаз на родных, на отца?… Вот уже сутки, как его нет! Двадцать четыре часа!… Какая ответственность! А что, если они его похитили, держат взаперти, мучают? Она вдруг увидела его таким, каким он был два года назад, да, именно два года назад, когда Кристо ночевал у них в подвале. |
