– Не трогайте его, – сказал он, – сам сейчас очухается и опять драться будет. Он еще не получил и половины того, что ему причитается.

– Он получил от меня все то, что ему положено, – возразил противник, чье сердце уже начало смягчаться, – а сдачу я охотнее отпустил бы вам, мистер Флисбампкин, вы‑то ведь прикидываетесь, будто в этом деле толк знаете, а Робин – тот новичок, он даже тартан скинуть не додумался, а он ему гляди как мешал. Встань, Робин, друг! Хватит нам вздорить, и пусть только кто‑нибудь скажет при мне хоть одно худое слово о тебе или о твоей земле!

Робин Ойг все еще был во власти своего гнева, ему не терпелось возобновить схватку; но его крепко держала миссис Хескет, старавшаяся водворить мир, а к тому же он видел, что Уэйкфилд не намерен дольше биться, и ярость его сменилась угрюмым, грозным молчанием.

– Ну, ну, незачем так злобиться, парень, – сказал прямодушный англичанин со свойственной его соотечественникам отходчивостью, – дай руку, и будем опять друзьями.

– Друзьями! – негодующе вскричал Робин Ойг. – Друзьями! Никогда! Берегись, Гарри Уэйкфилд!

– Ах, вот как! Что ж, пусть Кромвелево проклятье поразит твое спесивое шотландское пузо, как в одной комедии говорится. Делай как знаешь и ступай ко всем чертям! Уж ежели после драки человек говорит, что жалеет, что так вышло, чего же тебе еще надо?

Так расстались бывшие друзья. Робин Ойг молча вынул из кармана монету, бросил ее на стол и ушел из трактира; но на пороге он обернулся, глядя в упор на Уэйкфилда, не то грозя, не то предостерегая, поднял кверху указательный палец и, озаренный лунным светом, ринулся прочь.

После его ухода началась перебранка между хвастуном управителем и Гарри Уэйкфилдом, который с благородной непоследовательностью не прочь был снова вступить в бой – на этот раз в защиту доброго имени Робина Ойга: «Хоть и не такой он мастак на кулаках драться, как англичанин, ну что же, раз к этому не приучен». Но миссис Хескет своим решительным вмешательством не дала этой второй ссоре разгореться. «Хватит с меня ваших потасовок, – заявила она, – и без того уж от них покоя нет. А вы, мистер Уэйкфилд, – прибавила она, – может быть, еще узнаете, что значит доброго друга сделать смертельным врагом».

– Что за вздор, хозяюшка! Робин Ойг – славный малый и не затаит против меня злобы.

– Не надейтесь на это! Вы не знаете, какие шотландцы злопамятные, хоть и долго с ним дела вели, а уж я‑то могу сказать, что знаю: мать у меня – шотландка!

– Оно и по дочке видно, – прибавил Ралф Хескет.

Эта ехидная супружеская острота придала разговору другой оборот, к тому же прежние посетители ушли, на смену им явились другие. Стали говорить о предстоящих ярмарках, о ценах на скот в различных областях как Шотландии, так и Англии. Гарри Уэйкфилду повезло: нашелся покупатель, который по высокой цене приобрел часть его гурта, – этого было достаточно, чтобы заставить его начисто позабыть недавнюю ссору. Но был человек, из памяти которого она не изгладилась бы, заполучи он даже поголовье скота между Эско и Иденом.

То был Робин Ойг Мак‑Комбих. «И надо же было так случиться, – твердил он себе, – что первый раз в жизни при мне оружия не оказалось, Отсох бы тот язык, что горцу приказал кинжал свой оставить! С кинжалом – как бишь это было… Кровь англичанина! Теткины слова, а разве она когда‑нибудь их на ветер бросала? »

Воспоминание о роковом пророчестве укрепило Робина в гибельном решении, мгновенно возникшем в его уме.

– Э! Да Моррисон далеко, видно, уйти не мог. Но будь он и в ста милях отсюда, что из того!

Теперь весь его пыл сосредоточился на определенной цели, на определенных действиях, и он быстрым, легким шагом, отличающим шотландцев, направился к обширной равнине, по которой, как ему сообщил мистер Айрби, Моррисон вел свои стада.