|
Робин не думал ни о чем, кроме тяжкого оскорбления, которое ему нанес близкий друг, и хотел только одного – отомстить тому, кого теперь считал самым лютым своим врагом. Привычные ему сызмальства представления о высоком личном достоинстве и редкостных качествах, о воображаемой знатности его рода и происхождения были тем более дороги ему, что, как скупой своими сокровищами, он мог наслаждаться ими только втайне. Но эти сокровища теперь были расхищены, кумиры, которым он втайне поклонялся, повержены и осквернены. Изруганный, оскорбленный, избитый, он в собственных своих глазах уже не был достоин ни имени, которое носил, ни семьи, отпрыском которой являлся, – ничего ему не осталось, ничего, кроме мести; с каждым шагом его размышления становились горше, мучительнее, и он решил, что месть будет столь же нежданна и жестока, как оскорбление.
Когда Робин Ойг вышел из трактира, не меньше семи‑восьми английских миль отделяли его от Хьюга Моррисона. Тот двигался медленно – усталый скот едва плелся, тогда как Робин, за час проходивший около шести миль, быстро оставлял за собой сжатые поля, живые изгороди, усеянные камнями или поросшие вереском пустоши, и все это, покрытое инеем, в ярком свете ноябрьской луны искрилось белизной. Но вот до него доносится мерный топот Моррисоновых быков, еще немного – и он видит, как они, издали представляясь не больше кротов и передвигаясь не быстрее их, проходят по обширному болоту. Наконец он вплотную подходит к стаду, минует его и окликает гуртовщика. – С нами крестная сила! – вскричал Моррисон. – Кто передо мной, Робин Мак‑Комбих или его дух? – Перед тобой Робин Ойг Мак‑Комбих, – ответил горец, – но и не он. Впрочем, не в этом сейчас дело. Верни мне кинжал! – Как? Ты уж идешь домой, в горы? Гурт сбыл еще до ярмарки? Быстро же ты справился – всем утер нос! – Ничего я не продал, домой в горы я не иду, может, никогда уже не пойду туда. Отдай мне кинжал, Хьюг Моррисон, не то у нас с тобой худой разговор будет. – Э, нет, Робин, я хочу знать, в чем дело, прежде чем тебе кинжал отдам. В руке горца кинжал – оружие опасное, а ты, сдается мне, задумал недоброе. – Что за вздор! Отдай кинжал, он ведь мой! – раздраженно твердил Робин Ойг. – Потише, не горячись, – уговаривал его благодушный Хьюг. – Я тебя научу, что сделать, это будет куда лучше, чем поножовщина. Ты ведь знаешь, все мы – и горцы, и жители равнин, и те, что у самой границы живут, – все мы одного отца дети, как только на ту сторону перевалим через границы. Так вот – эскдейлские молодцы, и задира Чарли из Лиддсдейла, и парни из Локерби, и четверо щеголей из Ластрузера, и еще куча ребят в серых тартанах идут за нами следом, и если тебя обидели – Хьюг Моррисон из рода Моррисонов Смелых тебе порукой, что мы заставим обидчика загладить свою вину, пусть даже всем жителям Карлайла и Стенвикса придется вступиться! – Так и быть, я тебе признаюсь, – сказал Робин Ойг, желая рассеять подозрения своего друга, – я в отряд Черной Стражи завербовался и должен завтра уйти спозаранку. – Ты что, спятил или напился вдребезги? Тебе надо откупиться! Хочешь, я одолжу тебе двадцать гиней сейчас и еще двадцать, когда гурт продам? – Спасибо тебе, Хьюги, спасибо! Но туда, куда я иду, я иду по доброй воле. Отдай мне кинжал! Кинжал отдай! – На, бери, раз уж ты так на своем уперся. Только поразмысли о том, что я тебе сказал. Верь мне, худая то будет весть для холмов Болкуидера, что Робин Ойг Мак‑Комбих пошел по дурному пути и одуматься не хочет. – Да, верно, худая придет в Болкуидер весть, – повторил бедняга Робин, – да поможет тебе бог, Хьюги, да пошлет удачу в делах! Больше ты уж не увидишь Робина Ойга – ни на пирушке, ни на ярмарке! С этими словами он торопливо пожал руку своего друга и все тем же быстрым шагом повернул обратно. |
