Флаер затормозил. Завис в воздухе. Визг форсированных двигателей перешел в мягкий гул. Мы парили в ночном нефе, два человека в крохотной скорлупке из металла и пластика.

    -  Мы над озером, - сказал папа и непонятно пояснил: - Над лесом нельзя, уйма зверья погибнет. Звери-то ни в чем не виноваты.

    Он что-то нажимал на пульте, набирая незнакомые мне команды. Недовольно пискнул блок безопасности, и колпак кабины медленно откинулся. На километровой высоте!

    Нас гладил прохладный ночной ветерок. Слегка пахло водой. И озоном, проклятым озоном - не от браслета, конечно, от работающих двигателей.

    Папа перебрался на заднее сиденье. Флаер слегка качнулся, и я увидел внизу тускло мерцающую водную гладь.

    -  Руку, - скомандовал папа. И я послушно положил руку на бортик кабины. Папа сел рядом, всем телом прижимая меня к спинке сиденья. Взял за руку - мои пальцы утонули в папиной ладони. Она была очень холодной. И твердой, как ткань защитного комбинезона. - Не бойся, - сказал папа. - И лучше не смотри. Отвернись.

    Мне перехватило дыхание. Тело ослабло. Я понял, что не смогу сейчас пошевелиться. Даже отвернуться не смогу.

    Папа взял пистолет, Еще секунду я чувствовал его пальцы. А потом в темноте сверкнул ослепительный белый луч.

    Никогда раньше я не знал настоящей боли. Вся боль, которую я раньше испытывал, была лишь подготовкой к этой - единственной, подлинной, невыносимой. Той, которую никогда не должен узнать человек.

    Папа ударил меня по лицу, загоняя крик обратно в легкие. Заорал срывающимся голосом:

    -  Терпи! Сохраняй силы! Терпи!

    Я даже не мог закрыть глаза, боль заставила веки раскрыться, а тело выгнуться в мучительной судороге. Я видел свою кисть в папиной руке. И нелепый, жалкий обрубок на месте своего запястья. И серебристый браслет, падающий вниз, в озеро, с этого обрубка.

    Прошло секунд пять, не больше. Кабина начала закрываться, а папа нажал на пульте клавишу «03» - срочный полет к ближайшему медицинскому центру. И тут внизу вспыхнуло - пронзительным, жарким, оранжевым светом. Еще через мгновение флаер тряхнуло. И я заметил, как опадает на красно-оранжевом зеркале озера многометровый, сотканный из пара и брызг фонтан.

    Папа был прав, как всегда. Над лесом такого делать не стоило - белкам пришлось бы туго. А звери ведь ни в чем не виноваты.

    Говорят, что чем сильнее люди любят животных, тем больше они любят людей. Наверно, это до какого-то предела. А дальше все наоборот…

    Я пришел в себя на операционном столе. Я лежал раздетый, с присосками датчиков по всему телу. К столу подходили все новые и новые люди. Папа стоял среди них, в белом медицинском халате, и что-то вполголоса говорил. Разговаривали и врачи, склонившиеся над моей рукой:

    -  Удивительно, как резак оставил такую ровную рану. Крови почти нет, как после лазерного луча…

    -  Ерунда, откуда на Земле боевой лазер?

    Кто-то заметил, что я открыл глаза. Нагнулся к самому лицу, успокоительно произнес:

    -  Не бойся, дружок, с рукой все будет в порядке. Мы ее вернем на место. Только впредь поосторожнее с инструментами…

    И добавил, отвернувшись в сторону:

    -  Сестра! Кубик анальгетика… и антибиотик. Лучше октамицин, полмиллиона единиц.

    Я засмеялся. Боль не стала меньше, она по-прежнему жевала руку раскаленными тупыми клыками.