Все, как ему показалось, произошло в мгновение ока; в действительности прошло семь секунд. Морт не почувствовал ни быстрого продвижения стрелка вперед, ни его столь же быстрого отступления; никто из прохожих (люди с еще припухшими от сна лицами и обращенными внутрь полусонными глазами шли на работу; главным образом – с расположенной в соседнем квартале станции метро) не заметил, как за очками в строгой золотой оправе всегда темно-голубые глаза Джека посветлели. Никто не заметил и того, как они вновь потемнели до своей обычной синевы. Однако это произошло и, вновь сосредоточив свое внимание на мальчике, Морт с острой, словно колючка терна, яростью разочарования понял, что случай упущен. Свет сменился.

Проводив глазами мальчишку, переходившего улицу вместе с прочими баранами, Джек и сам повернул назад той же дорогой, что пришел, проталкиваясь против течения сквозь подобный океанскому приливу поток пешеходов.

– Эй, мистер! Смотреть надо, куда…

Девчонка-подросток с кислой физиономией – Джек ее и не заметил. Он грубо, сильно отпихнул ее в сторону. Целая охапка книжек разлетелась, обозленная девчонка принялась скликать на голову Джека все беды и несчастья – но он не оглянулся. Он, не останавливаясь, шагал по Пятой авеню, уходя от Сорок третьей улицы, где сегодня назначил мальчишке умереть. Он шагал, нагнув голову и так крепко сжав губы, что казалось, будто у него вовсе нет рта и только повыше подбородка – шрам от давно зажившей раны. Пробравшись через затор на углу, Морт не пошел медленнее, а, напротив, прибавил ходу, широким шагом пересекая Сорок вторую, Сорок первую, Сороковую улицы. Где-то в середине следующего квартала он миновал дом мальчишки и едва взглянул на него, хотя в течение последних трех недель по учебным дням каждое утро шел отсюда следом за мальчишкой; от дома на Пятой авеню Морт вел его три с половиной квартала до того угла, который в мыслях называл просто «Местом События».

Девчонка, на которую он налетел, что-то визгливо кричала ему вслед, но Джек Морт этого не замечал. Это занимало его не больше, чем какая-нибудь заурядная бабочка занимает энтомолога-любителя.

В своем роде Джек очень напоминал энтомолога-любителя.

По профессии он был преуспевающим бухгалтером-ревизором.

Толкать было только его хобби.

Все прочее являлось источником предельного, беспросветного ужаса… и полного просветления.

Расставшийся со своей бренной оболочкой дух Роланда, его ка, остался прежним – острым, проницательным и чуждым каким бы то ни было недугам, однако внезапность, с какой развеялось неведение, подействовала на него, точно предательский удар в висок.

Знание пришло к Роланду не тогда, когда он выступил вперед, а в тот миг, когда, убедившись, что мальчик в безопасности, он прокрался обратно. Роланд познал связь между человеком, в чьем сознании находился, и Одеттой – слишком фантастичную и все же, к его ужасу, слишком подходящую, чтобы быть совпадением. Он понял, чем в действительности может оказаться извлечение троих и кем – сами трое.

Этот человек, Толкач, не был третьим; третьей Уолтер назвал Смерть.

Смерть… но не твоя. Вот что сказал Уолтер, который даже в последние минуты был умен, как Сатана. Ответ законника… он был столь близок к истине, что истина могла прятаться в его тени. Смерть поджидала его не для того, чтобы унести в мир теней – для того, чтобы воплотиться в нем.

Невольник, Владычица.

Третьей была Смерть.

Роланд вдруг исполнился уверенности, что третий – он сам.

Мысли о том, что может случиться, если он воспрепятствует человеку в черном убить Джейка – о возможном парадоксе, о свище во времени и измерениях, который способен зачеркнуть, вымарать из жизни все происшедшее после того, как он прибыл на постоялый двор – пришли только потом… Ведь, несомненно, если бы Роланд спас Джейка в этом мире, никакого Джейка там он бы не встретил, а весь последующий ход событий претерпел бы изменения.