— И чего же больше? — спросил Курт. — Милостей или злосчастий?

— Трудно сказать, — ответил кузен. — Не могу забыть сказанного мне одним евреем: когда турки напали на вас с копьями и саблями в руках, вы, албанцы, вполне обоснованно решили, что они пришли вас завоевать, а на самом деле принесли вам в дар целую империю.

— Ха-ха, — рассмеялся Курт.

В совсем было потухших глазах кузена, казалось, сверкнула напоследок искра.

— Но, подобно любому подарку безумца, вручен он был насильно и даже с кровью, — продолжал он.

— Ха-ха-ха, — засмеялся Курт в этот раз еще громче.

— Почему ты смеешься? — вмешался старший брат, губернатор. — Все ведь именно так, как сказал еврей. Турки разделили с нами свою власть, и тебе это так же прекрасно известно, как и мне.

— Естественно, — согласился Курт, — пять премьер-министров, вышедших из нашей семьи, — достаточное тому подтверждение.

— С них все только началось, — продолжал старший брат. — Позднее пришли сотни высших чиновников.

— Я не над этим смеялся, — сказал Курт.

— Избаловали тебя без меры, — мрачно произнес старший брат.

— Уж не хочешь ли ты меня объявить инакомыслящим? — спросил Курт. — Это новое слово все чаще употребляется в последнее время.

Старший брат предостерегающе покачал головой.

Будь осторожен, братец. Вот все, что я хочу сказать.

Глаза Курта блеснули.

— Турки дали нам, албанцам, то, чего нам не хватало, — продолжал кузен, чтобы сменить тему разговора, — огромные пространства.

— А заодно огромные проблемы, — сказал Курт. — Жизнь даже отдельного человека безнадежно запутывается, когда сталкивается с механизмом государственной машины, что уж говорить о драме целого народа.

— Что ты имеешь в виду?

— Разве ты не сам говорил, что турки поделились с нами властью? Поделиться властью не значит раздать звания и теплые местечки. Даже более того, я бы сказал, что это все появляется уже потом. Поделиться с кем-то властью означает в первую очередь поделиться преступлениями.

— Курт, нельзя так говорить, — возразил тот.

— Как бы то ни было, они помогли нам осознать наш истинный масштаб, — продолжал кузен после некоторого молчания. — А мы за это их возненавидели.

— Не мы, они, — вмешался губернатор.

— Прости, они, тамошние албанцы.

Наступило глубокое молчание, во время которого Лёка принесла блюда со сластями.

— Когда-нибудь они добьются подлинной независимости, но утратят все эти огромные возможности, — продолжал кузен. — Они потеряют гигантские пространства, по которым они могут лететь подобно ветру, они замкнутся на своем клочке земли, не смогут даже расправить свои крылья, будут биться то об одну гору, то о другую, как птицы, которым никак не удается взлететь, они завянут, они размякнут и наконец воскликнут: «И чего же мы в результате добились?!» Тогда они поднимут глаза, чтобы снова найти утраченное, но будет уже поздно.

Жена губернатора глубоко вздохнула. К сластям никто даже и не притрагивался.

— И все же сейчас они молчат о нас, — напомнил Курт.

— Однажды они о нас вспомнят, — сказал старший брат.

— Нам тоже стоит их послушать.

— Но ты сам сказал, что они молчат о нас.

— Послушаем их молчание, — сказал Курт.

Губернатор громко засмеялся.

— Ты все такой же странный, — заявил он, продолжая смеяться.