Тайлер замер, чувствуя боль каждой клеткой тела. Поблагодарив Бога за помощь, он облегченно вздохнул и занялся проверкой суставов и конечностей: все ли действует, нет ли серьезных неисправностей.

Руки и ноги подчинялись и, несмотря на боль, двигались. Похоже, обошлось.

Состав стучал мимо — та-дах, та-дах… та-дах, та-даххх…

Тайлер не имел ни малейшего представления, где находится, но точно знал, куда ему нужно попасть.

Глава 22

— Ты фотограф? — спросил Альварес.

— Я голодающий художник. Просто надо же с чего-то начинать.

В первый свой приход в ее квартиру он не обратил внимания на обстановку. Слишком велика была усталость, слишком поглощен он был этой взмокшей чувственной женщиной, которую привез домой из танцевального клуба в четыре часа утра. Сейчас же черно-белые фотографии нью-йоркских бездомных, подземных переходов, таксистов и уличных торговцев поразили его своей проникновенной искренностью. У Джиллиан был явный талант. Небольшая квартирка в пентхаузе была забита книгами в мягких обложках. Немногочисленные предметы мебели, выпрошенные или позаимствованные, при всей своей разнородности радовали глаз и свидетельствовали о способности хозяйки умело соединить современность с античностью.

Джиллиан, открыв дверь, сначала была потрясена, затем первоначальный шок уступил место показному безразличию:

— Ты ушел, не сказав ни слова. Я думала… — Она оборвала себя и отвернулась, не желая показывать выступившие слезы. Джиллиан жестом пригласила Альвареса пройти и заперла дверь на все четыре замка. — Сама не знаю, что делаю, — призналась она, недовольная собой. — Твоя жена и дети… Когда ты впервые появился в ресторане, мне показалось, что я испытываю жалость. А потом — проведенная вместе ночь, и я почувствовала что-то другое, совсем другое. А теперь? Вообще не знаю, что думать.

Она рухнула на кровать в эмоциональном измождении. Альварес стоял в нескольких футах от нее. Он надеялся на искру, на связь. Встретился же с растерянностью, даже отчаянием, понимая, что не имеет ни опыта, ни знаний, чтобы справиться с ситуацией. Их взгляды встретились.

— Не думаю, чтобы ты поняла, — сказал он.

— Поняла что? Мы переспали. Получили удовольствие. Правильно? Но если ты вернулся за новой порцией…

— Нет! — воскликнул Альварес.

— Кто ты? Чем ты на самом деле занимаешься?

Он бросил взгляд на дверь, подумывая о том, чтобы уйти прямо сейчас, зная, что так и следует поступить. Но, вопреки своему желанию, сделал шаг вперед и сел рядом с ней.

— Они убили мою семью, — заговорил Альварес. — По их словам, это была случайность. На самом деле, всему виной жадность и преступная халатность. А они во всем обвинили жену.

— Ты солгал мне.

— Да, — согласился Альварес и добавил. — Но не во всем.

Повисла продолжительная пауза.

— И что сейчас? — спросила Джиллиан.

Альварес рассказал ей о том, что случилось на железнодорожном переезде, о том, что, по его убеждению, ни предупредительный сигнал, ни шлагбаум не работали, о том, что ему не дают высказать свое мнение.

— Когда теряешь ребенка, — говорил он тусклым голосом, — когда теряешь двоих детей, это трудно объяснить кому-то постороннему. Ты просыпаешься с этим, ты с этим живешь, из-за этого ты можешь умереть. Должно ли мне быть стыдно, что я не испытываю тех же чувств к погибшей жене? Да, мне ее не хватает, но я мирюсь с потерей жены, — но не со смертью детей.